Таёжная история - стр. 4
– Ну, что, мужики? Берёт за душу мой рассказ, а? – Оскалившись ржавыми от чифиря зубами, спросил он.
Возбуждённые Трофим и Петро быстро остыли, притихли и молчали в замешательстве.
– Врёт он всё! Напраслину на меня возводит! – раздался вдруг надрывный голос Тумачинского. – Не верьте ему, мужики, не верьте ни единому слову! Свихнулся он в тюрьмах да колониях – вот и плетёт всякие небылицы! Убить меня надумал, бандюга! Урка сумасбродная!
Борис Львович заметался на четвереньках между ногами мужиков, заглядывая умоляюще в их лица. Роман смотрел на отчима неотрывно, ноздри его часто и широко открывались.
– Пусти, Трофим, не то я и в самом деле порешу его. Пусти, душно мне что-то.
Мужики переглянулись. В их головах стояла густая каша, которую трудно было размешать: Тумачинский, заслуженный человек, хозяин лесосплава, их воспитатель и защитник, и вдруг – такое! Человек – начальник, которому они верили и беспрекословно подчинялись долгие годы, к которому шли за советом, ибо другого должностного лица в маленьком таёжном посёлке просто не существовало, – изверг и убийца. Мозговые извилины мужиков отказывались работать в этом направлении. Они в растерянности топтались у порога, туго соображали, как же им поступить.
Роман остановился напротив Трофима, ждал. Тот не выдержал, сошел с порога, неуклюже посторонился.
– У вас кто участковый? Не Ищикин ли всё ещё? – спросил Роман, остановившись в дверях.
– О-он, – с одобрением протянул Петро. – Всё ещё он. Бессменный.
– В таком случае, передайте ему моё с кисточкой, – Роман криво усмехнулся. – Пусть не гоняется за Бакланом. Бесполезно. Не найдёт. Не для того я из зоны свалил, чтобы снова на нары забраться. Меня малина ждёт – волей буду наслаждаться. Так и передайте.
Дверь за Романом со стоном затворилась, в избе воцарилась тишина.
Тумачинский воспользовался паузой по-своему. Взглянув искоса на Петра, перевёл взгляд на Трофима, и с необычайно лёгкой, почти кошачьей прытью подскочил к нему. Обхватив давно немытые сапоги, запричитал:
– Господи Иисусе! Сынки мои хорошие! Не убивайте, пощадите старого! Мне и жить-то осталось всего ничего. Сам ведь скоро помру.
Мужики, хмуро насупившись, смотрели исподлобья, как отчим Романа вьётся ужом у их ног.
– Ну, был грех в молодости, не отрицаю. Испугался я, оттого и струсил. Но, время-то, какое было? Лихолетье! Месяцами не знали, где фронт, где тыл. Окружили однажды нас фрицы на опушке леса – грязных, голодных, оборванных. Уничтожить решили, всех до единого солдата. Стреляли на моих глазах тех, кто не перешёл на их сторону. И меня бы расстреляли! А я жить хотел. Жи-ить! Вы понимаете?! Разве нет такого права у человека? Разве не для жизни меня мать родила?