Табу на любовь, или Сломай меня - стр. 32
Ухмыляюсь. От новых фактов настроение почему-то резко ползет вверх. На фоне интимных проблем брата Ринкина чувственность воспринимается как-то иначе, словно она принадлежит только мне. Отчего еще более непонятным становится этот нелепый брак.
Почему она до сих пор с ним? Почему не подала на развод, не собрала шмотки и не свалила в закат?
– Сын, – судя по сухому покашливанию матери, все мои мыслительные процессы слишком явно отражаются на моей довольной физиономии, так что приходится поспешно принимать покаянный вид и притворяться, что чужие трудности меня не слишком радуют. – Я очень надеюсь, что все, что я сказала, останется сугубо между нами, и ты не будешь давить брату на родную мозоль.
– Я постараюсь.
– Руслан!
– Я не буду его трогать, если он не будет меня цеплять, ма, – даю то обещание, которое не будет в нашей ситуации ложью, и молча иду на задний двор, где стоят деревянные садовые качели, способные вместить нас с отцом и смешного корги Лиса, семенящего за нами следом.
Сжалившись над коротколапым пушистым облаком, я подхватываю его на руки и замираю, каждой клеточкой напрягшегося тела ощущая надвигающуюся бурю. Батины брови сведены к переносице, скулы проступили острее, и кадык нервно дергается, предвещая серьезный разговор.
– Какой же ты взрослый стал, мальчик мой, – вопреки ожиданиям, тихо выдыхает отец и опускается рядом, взъерошивая мою отросшую шевелюру.
Роется в карманах наброшенной на плечи куртки и выуживает на свет пачку сигарет. Щелчком выбивает одну папиросу и, прикурив, жадно затягивается, окидывая меня пронзительным долгим взглядом.
– Дарина тебе нравится.
Не спрашивает. Утверждает, припечатывая своей убежденностью, и фиксирует, как я дергаюсь, крепче зарываясь пальцами в холку попискивающего Лиса.
– Я прекрасно тебя понимаю, сын. Дарина – красивая девочка. Изящная, интересная, в меру загадочная. С изюминкой. Мужчины таких любят. Только она – жена твоего брата, – выпустив струю дыма, папа озвучивает то, что и без него мне известно, и осторожно кладет свободную руку на мое плечо. – И я, конечно, не вправе тебе ничего запрещать. Но не забывай, своей горячностью ты можешь сломать три жизни. Как тогда.
Замолкая, отец выбрасывает в урну бычок и судорожно подкуривает вторую папиросу, в то время как мою грудь заливает серная кислота, а мозг заполоняют непрошеные выцветшие образы.
Я. Леха. Ринг. И заплаканная светловолосая девчонка, которую мы не поделили.
Наше соперничество закончилось тем, что я экстренно отбыл на смотр в Америку, брат загремел в клинику, а не справившаяся с депрессией Вера – к психологу. Тяжелее всего тогда пришлось родителям. Мать разрывалась между нами двумя, а батя так и не смог найти подход к Лехе, которому дал свою фамилию и пытался воспитывать, как родного сына.