Сын Пролётной Утки - стр. 16

Никогда ни в чем не был виноват Силантьев – он знал, что в конце концов наступит момент и истина восторжествует – верно в народе говорят: «Правда болеет, но не умирает», все определится, займет свои места – то, что соответствует истине, и Силантьеву скажут: «Не виновен», и все возвратится на круги своя, но он никогда не думал, не предполагал, что возвращение «на круги своя» будет именно таким. Не хватало еще расплакаться. А Силантьев чувствовал себя слабо. Ноги не держали его, подгибались, суставы немощно поскрипывали, в глотке собралась влага, руки сделались такими тяжелыми, что не поднять, – ему бы стул сейчас, посидеть на нем немного, отдышаться… Хорошо, что хоть сердце отзвенело – прошлось стоном по телу, нехорошо сжало виски и затылок и утихло.

Лицо у Силантьева сделалось влажным, платка в кармане не было – не обзавелся пока. Адмирал повернулся, кивнул одному из офицеров, прося что-то, – к адмиралу подошли сразу трое, и Силантьев не поверил тому, что увидел, это было похоже на сон, на сказку – ему мигом стало жарко, и он, не считаясь уже ни с чем, ладонью стер со лба пот, приподнялся на цыпочках, будто хотел сделаться выше, но не удержался, гулко ударил каблуками ботинок по паркету. К нему подскочил офицер – самый юный в свите лейтенантик с цыплячьим пушком на скулах, поддержал под локоть.

– Не надо. – Силантьев, которому сделалось неудобно за слабость, потряс головой, будто хотел проверить, сказка это или явь. – Я не девушка.

– Извините! – Лейтенантик проворно отскочил к стенке.

Один из офицеров держал в руках новенький парадный китель с золотыми погонами – черные канты, два черных просвета, золотая пуговица с якорьком и три рубленых, с высокой обортовочкой каперангских звездочек, у другого на руках был сложен черный флотский плащ, поверху красовалась фуражка с крабом, третий держал коробочку с орденом. Силантьев невольно отметил, что орденскую коробку офицер держит, будто атласную похоронную подушечку, на которую, когда хоронят большого человека, насаживают медали и ордена, но не узрел в этом ничего худого, хотя рот его предательски дрогнул, потерял твердость, приглядевшись, он вдруг узнал свой собственный орден, старого еще образца, без верхней колодки, на которую натягивается бело-красная двухцветная лента, с винтом. Он даже номер своего ордена помнит до сих пор, этого из него не могла выбить Колыма, как помнит и номер личного оружия – старого тяжелого маузера в роскошной деревянной кобуре, обтянутой черной козлиной кожей, – Силантьев подозревал, что по почтенному возрасту своему маузер мог принимать участие в Гражданской войне – и наверняка принимал, если только не валялся на складе, а уж коли принимал, то на чьей стороне? Оружие было точное, с верным центральным боем, с сильной курковой системой, почти без отдачи, что для маузера – штука редкая. От выстрела маузер иногда так подскакивает, что мушкой стрелок может угодить себе в лоб.