Сын человеческий. Об отце Александре Мене - стр. 8
Некоторые вещи, которые я узнал позже, меня удивили. Некоторые из тогдашних прихожан сказали мне позже в доверительном разговоре, что в Бога они не верили ни тогда, ни сейчас. Когда я спросил, зачем же они ездили в Деревню, один из них ответил – из-за о. Александра, а второй вообще не стал говорить на эту тему.
В период гонений на церковь в приходе действовала огромная сила правды и сопротивления. В людях открывались глубинные и лучшие в их душе ресурсы. У них, действительно, могли быть большие неприятности, вплоть до тюремного срока. И это не выдуманная история – один из отошедших потом в сторону прихожан действительно сел за «антисоветскую пропаганду». Сам о. Александр постоянно находился под той же угрозой, и положение в общине было «военное». Поэтому почти все, кто тогда ездил в маленький храм, так или иначе проявляли мужество – они имели дело с возможными неприятностями не виртуального, а вполне реального характера. Настоятель церкви, второй священник явно работал на КГБ в роли осведомителя и не очень даже это скрывал. Все, что происходило в приходе, становилось тотчас известным на Лубянке. Когда я общался с о. А. в сторожке, несколько раз я видел две черные «Волги», которые демонстративно стояли рядом с окнами – «слухачи», как мне кто-то тогда шепнул. Потом, в 85-м, кажется, году вышли два фельетона в газете «Труд». Один из них назывался «С крестом на совести» и обвинял о. Александра в таких грехах, за которые либо сажали, либо отправляли за границу. За границу о. А. уезжать не хотел. Однажды он сказал, что его мечта – быть тюремным священником. Думаю, что человека с такими устремлениями ни заграница, ни слава особенно не привлекали, а тюрьма особенно не пугала. После публикаций в «Труде» о. Александра стали вызывать на многочасовые допросы почти ежедневно. Я как-то спросил его – не страшно ли ему. Он задумался. «Нет, – сказал он, – не страшно. Просто каждый раз, когда я туда еду, я не знаю, вернусь я назад или нет».
Вообще преследования иногда непредсказуемым образом отражались на его литературных трудах. Как-то он обмолвился, что начал писать словарь по Библеистике, потому что ожидал ареста, и большую вещь затевать было не с руки. А короткие статьи можно было писать между делом, в электричке, где он работал, подкладывая под листки свой толстый портфель, в котором он переносил для меня и для других из своего собрания книг массу раритетной литературы. Просто брал в руки, клал в портфель и тащил. Для меня это было началом того, что впоследствии и я определил себе как снятие кавычек с евангельских цитат. Простые действия руками и ногами, а не только ораторские упражнения.