Связанные поневоле - стр. 69
– Много, Нести, – поправила я.
– Это наносное, Юлали, неужели ты не видишь? Черт, уже пять лет женщины вешаются на нас по всему миру, предлагая все что угодно. Мы же парни, Юлали! Нам что, отмахиваться от них и читать лекции о том, что нельзя так разбазаривать свое тело и позволять откровенно пользоваться собой, если их этому родители не научили?
– О нет, конечно, мальчики! – насмешливо сказала я. – Но ты не понимаешь главного, Нести. Дело не в бабах, виснущих на нем повсюду. Дело в том, что мы вообще разные. Абсолютно. Интересы, интеллект, образ жизни. Моя жизнь здесь, и она меня устраивает, я ее люблю и не хочу менять ее ни ради мужчины, ни ради чего бы то ни было. Его же жизнь – это вечное путешествие по всему миру и бесконечное шоу и праздник! У нас нет даже малейших точек соприкосновения.
– Вот как? – подает голос Камиль. – А мне так показалось, что их больше чем достаточно, когда я слышал, как ты кричишь, кончая под ним.
– Это не в счет! – злюсь я на этого нахала.
– Но это может быть, мать его, началом! – яростно возражает он. – Ты же даже не хочешь и пытаться!
– Отношения не работают так! На расстоянии и основываясь только на сексе! – досадливо машу я руками.
На самом деле я не очень знаю, как они работают. В этом я не специалист.
– Если не пытаться, они вообще никак не работают! Я знаю кучу пар, что умудряются любить друг друга даже на расстоянии! – упрямится Камиль.
– Но мы-то не любим друг друга, мы просто связаны, кретин! – выхожу я из себя.
Камиль набирает воздуха, чтобы возразить мне, но потом сдувается и, пробормотав Нести: «Я тебя лучше в машине подожду», – он уходит.
Нести грустно вздыхает.
– Юлали, ведь ты могла бы попробовать? – просительно заглядывает он мне в глаза.
– А за неудачную попытку я должна буду потом расплатиться собственным сердцем, Нести?
– Но ведь риск обоюдный, – возражает он.
Я вспоминаю Монтойю и всех этих вьющихся вокруг него девиц.
– А вот это вряд ли.
И ухожу, не прощаясь.
Остаток дня я сканирую череп первого ребенка, чтобы запустить программу виртуальной реконструкции лица, и вношу поправки с учетом возраста и личностных и расовых особенностей. Одновременно я обследую останки, регистрируя все повреждения, прижизненные и посмертные, и ощущаю, как с каждой минутой боль и сожаление все больше наваливаются на меня, сжимая тисками голову и заполняя внутренности кашей из ледяных осколков, что, кажется, режут изнутри невыносимой жалостью. Я видела столько человеческих останков, читая по ним, как по раскрытой книге, как эти люди жили и как умерли. Никогда я не позволяла себе чувствовать что-то, кроме сухого профессионального интереса. Но перебирая тонкие косточки этого мальчика и фиксируя всю ту боль, что случилась в его короткой жизни, я чувствовала себя все более и более разбитой, и казалось, каждый новый обнаруженный мною костный нарост, говорящий о зажившем переломе, трещине или сильнейшем ушибе, отзывался в собственном теле нудящей болью. Потому что я знаю, как это больно, когда тебя бьют так сильно, что твои кости не могут это выдержать, а ты слишком мал и слаб, чтобы защититься и дать сдачи. Но в отличие от меня, у этого малыша не было повышенной регенерации, позволявшей исцелиться за пару дней.