Святые русской Фиваиды - стр. 2
По мысли подвижника, вместе монахи-отшельники могли собираться только на службу в храм, все же остальное время они должны были проводить в полном уединении – в отличие от общежительных монастырей, где и молитва, и труды, и трапеза совершаются вместе.
Читаем в «Уставе отшельнической жизни» преподобного Антония: «Находясь в келии своей, старайся исполнять следующие три обязанности: трудиться руками своими, читать псалмы и молиться… Представляй себе и говори: ныне я провожу последний день в мире сем. После сего ты не будешь грешить пред Богом… Не будь невоздержен в пище, чтобы не возобновились в тебе прежние грехи твои… Никогда не ослабевай в трудах своих, и Бог скоро даст тебе отдохновение… Как развалины дома, находящегося вне города, служат местом для всякой нечистоты, так и душа монаха, не пекущегося о своем спасении, есть вместилище страстей и нечистоты… Старайся, чтобы молитвы твои всегда орошаемы были слезами: Бог помилует тебя и освободит тебя от твоего внешнего человека… Как рыбы, оставшись долго на суше, умирают, так и монахи, находясь долго вне кельи или пребывая с мирскими людьми, теряют любовь к безмолвию. Посему как рыба рвётся в море, так и мы должны спешить в келью, дабы, оставаясь вне оной, не забыть о внутреннем бдении».
Пустынная местность на берегу Кубенского озера как нельзя лучше подходила для аскетического делания, безмолвия и «внутреннего бдения». Следовательно, посвящение обители святому Антонию было неслучайным, тем более в Новгороде Великом, на реке Волхов на тот момент уже существовал Антониев монастырь, что говорило об особом почитании новгородцами этого святого.
Сейчас об особенностях русского средневекового богомыслия мы можем только гадать, потому как, по словам протоиерея Георгия Васильевича Флоровского (1893–1979), религиозного мыслителя и историка, много в нем (богомыслии) «загадочного и непонятного». «Что означает, – пишет отче Георгий, – это вековое слишком долгое и затяжное русское молчание? Как объяснить это позднее и запоздалое пробуждение русской мысли? С изумлением переходит историк из возбужденной и часто многоглаголивой Византии на Русь, тихую и молчаливую. И недоумевает, что это. Молчит ли она и безмолвствует в некоем раздумьи, в потаенном богомыслии, или в косности и лени духовной, в мечтаниях и полусне?»
В этих словах Флоровского очень точно переданы атмосфера и интонация времени, о котором мы говорим, повествуя о первом, по сути, на Русском Севере идиоритме, положившем начало многим ныне хорошо известным монастырям – от Кирилло-Белозерского и Спасо-Прилуцкого до Динисиева-Глушицкого и Соловецкого на Дышащем (Белом) море.