Святой папочка - стр. 37
И, наверное, только в силу своей преданности породе он называет мою матушку «Каирн» [21].
– Да он и женился на мне, потому что я – терьер в человеческом образе, – сказала она мне как-то раз с восхитительной невозмутимостью. – Я быстро выхожу из себя, у меня пушистые волосы и исключительный нюх. А еще я редкая сука.
Собачка задирает голову кверху, словно пытается что-то нам сообщить, наверное, поделиться своим мнением о религии.
– Закрой пасть, Уимзи! – шикает на нее мама.
– Что ты сказала?! – моментально выходит из себя папа. – Ты как разговариваешь с моей собакой?
– Она так лает, что у нее сейчас башка отвалится! Соседи скоро начнут на нас жаловаться!
– А ты небось мечтаешь, чтобы моей сладкой бусечки не стало! – драматично орет отец. Эта собака – их вечное яблоко раздора, потому что у матери сильная аллергия. По идее у нее должна быть такая же аллергия и на кошку, которую мы пытаемся незаметно для отца протащить наверх, но про нее она ничего не говорит. Отец презирает кошек. Для него они все – маленькие и злобные «хиллари клинтонши», покрытые феминистской шерстью. Этим кошкам только дай шанс, они тут же все как одна побегут делать аборты просто забавы ради. Поэтому наша пушистая грешница Элис будет сидеть под замком в спальне наверху, разгуливая взад-вперед на кашемировых лапках, и агитировать за равную оплату труда, напоминать мне, что мое тело – мое дело, и планировать свержение патриархата.
Мама продевает свою руку в мою.
– Не знаю точно, почему он так ненавидит кошек. Если уж кто и должен их ненавидеть – так это я. Когда я была маленькой, какая-то кошка влезла в мою комнату и родила прямо на моей постели.
Она сентиментально улыбается, вспоминая эту кровавую баню, а затем громко чихает. Потом еще раз, и еще. Со временем она начнет чихать каждую ночь ровно в полночь, прямо как оборотень, у которого вдруг развилась аллергия на собственный мех. Джейсон, стоящий рядом с другой стороны, сжимает мою ладонь.
Что ж, из одного Зазеркалья в другое.
Когда мама смотрит на нас, она светится изнутри, как вечерний уличный фонарь, и свет этот уютный, домашний и исполненный ностальгии. Теперь у нее будут друзья, люди, которых нужно кормить и с которыми можно посидеть вечерком, поболтать и посмеяться. Когда отец решил переехать в епархию в Канзасе, он оторвал маму от всех ее детей, которые по большей части жили в Цинциннати и Сент-Луисе, к тому же ей не хватало собственной матери, брата и сестер.
У отца чувство семейственности носило скорее теоретический характер. Ему нравилось, что у него много детей – будет кому присмотреть за собачками в будущем! – но я не уверена, что он знает хотя бы, где мы все живем. Да и с семьей мамы он никогда особо не общался, так что вряд ли тоскует. Всякий раз оказываясь в толпе, он испытывает приступ клаустрофобии, которой, впрочем, совершенно не страдал во время службы на подводной лодке. А еще мой дядя как-то раз на Рождество подарил ему «Космос»