Святокаменск - стр. 3
Почему-то он всегда спрашивал Стёпу про красных командиров, про Гражданскую войну, хотя по телевизору говорят, что и красные, и белые были по-своему правы. Стёпа любил смотреть исторические передачи. И на вопросы отца уверенно отвечал: Чапаев, Блюхер, Котовский, Щорс. Отец шумно радовался, вываливал из карманов мелочь – на мороженое. Если только она была.
А иногда бывало и по-другому. Месяц, два – никаких застолий, никаких гостей. Отец приходил с работы хмурый, придирался к матери, кричал на Стёпу. Это означало: задерживают зарплату, и даже тётя Клава, бабка-самогонщица с первого этажа, перестала наливать в долг. Отец как будто бы превращался в собственного злого двойника. Зато, когда зарплату всё-таки давали – мигом добрел. И жадно пил. И приводил к себе в комнату друзей, которые тоже жадно пили и тоже становились весёлыми и шумными. Включали радио и хором подпевали, когда звучала знакомая песня – «Айсберг» или «Подорожник-трава». Или вытаскивали на середину комнаты, в центр стола, телевизор (единственный цветной телевизор в доме), смотрели фильм, будто в кинотеатре. Кричали, болели за героев. «Ну, куда ты прёшь, дурак, там этот гондон засел!» – громче всех вопил дядя Лёва. Стёпа не любил смотреть телевизор. Там показывали каких-то других людей. Эти люди были добрыми или злыми, потому что такими родились или потому что им хотелось быть такими, а не потому, что мало или много выпили.
Папа и его гости от алкоголя сперва добрели, а потом медленно, но верно зверели. Дядя Лёва мог ни с того, ни с сего заорать на тётю Аню: «Ты чё мне лечишь, курва?» и даже ударить её по лицу, разбить нос или губы. Дядя Володя забывал про своё спокойствие и лез в драку на всех, кто попадал под горячую руку – обычно доставалось Антону Михайловичу, дяде Жене или тому же дяде Лёве. Отец кидался разнимать и отхватывал больше всех, падал на пол, да так и засыпал. Падали стулья, звенела посуда. Кудахтала тётя Галина. Одна только мама хранила усталое равнодушие. Когда утихал пьяный хай и соседи расползались по этажу, возвращаясь в свои комнаты, она молча помогала отцу встать, не обижалась даже, если тот пытался оттолкнуть её. Укладывала его затылком на подушку, влажной тряпочкой вытирала кровь с его лица. Безропотно собирала осколки посуды и останки растоптанного ужина.
Гораздо чаще всё заканчивалось мирно. Просто наступал момент, когда каждый слышал и понимал только сам себя. Дядя Лёва в миллионный раз рассказывал непонятно кому историю, как переспал с подругой жены, снова и снова повторяя деревенеющим языком одни и те же фразы: «И главное чё… хрен бы я на неё полез… если бы был трезвый… она ж страшная, как атомная война…» Тётя Аня этого не слышала, она громко блевала в раковину на общей кухне. Дядя Володя пел себе под нос: «Их в живых осталось только семеро, молодых солдат… Эх, етитская сила…» – и всхлипывал. Храпел отец, который обычно отключался раньше всех. В общий шум сливалось бормотание, кряхтение и пение других гостей, это напоминало Стёпе зоопарк или психушку, хотя ни там, ни там он никогда не был.