СВОй - стр. 9

Солнце таяло куском масла на сковороде горизонта, пенилось облаком, шкворчало шёпотом ветра, что выдавал свой голос за птичье пение, в надежде поторопить светило, а заодно упестовать зачем-то его совесть, ибо нынче оно припрятало, скрало света у дня ровно на три щепотки относительно вчерашнего. Думало, не заметит никто, а вот глядишь ты, – опять ввязался не в своё дело ветер… Лезет под руку, повсегда там, где не просят, а где нужен – не дозваться.

После обильных ливней виноград чванился, гордился собой и кичился своею пышностью. Девятым валом, едва ли не горой составленная из из многих мелких всплесков листьев лоза накатывала одной большой волной сад, сокрыв под своими валами и беседку, и самый его забор, об ветхости которого можно было не помнить до самого дна осени. Испытавший на себе силу времени, что тягалось в стойкости со всем, что вставало у него на пути, мешая идти вперёд, забор лишился заметной части каменной кладки. Занавес винограда не давал разглядеть – где именно, но ребятишкам и дворовым псам хорошо было известно то место, а особливо ветру, что любил прогуляться по саду на пару с ночью, под серым, звёздным, тусклым переливом гранита небес как с искрой слюды. Держа руку ночи в своей, ветер шептал ей горячие слова холодными губами, тщась залатать прорехи человечности собственной добротой.

Отчего была та забота? Так от того лишь, что не удавалось ночи побыть собой. Встревали в её умиротворение и отсвет газовых фонарей, и причудливые брызги шутих, – но и в том не было бы большой беды, коли б не рыдания от стыда или мук совести, или из-за одиночества, в чём, дождавшись захода солнца, открываются перед ночью, да плачутся, уткнувшись в подушку, будто в колена, ожидая сна, как избавления от страданий.

Оставляя нас наедине с собой, ночь принуждает обходиться с нею точно также, подставляя ей под нос зеркала луж и вод, дабы взглянула на себя сама и не думала об себе лучше, чем она есть.

– Ну и какова ж сама по себе ночь?

– Как есть – черна! А душой ли, телом, то когда как, не от неё зависимо, но от нас, на свету людей.

Ночная бабочка, что украшала собой утреннее окно, была похожа на семечко клёна. Впрочем – меньше был размах ея крыл, и недалёк был бы полёт, случись ей родиться тем самым семечком.

Но она-таки была бабочкой, скромницей. Распускающий дурной слух о ночных бабочках, вряд ли бы сумел описать её норов, либо платье. Ну – юбка в пол или парео, не позволяющее обнаружить острые коленки, или пончо, скрывающее угловатые локотки.

И ходит тихо, роняет изредка тень на свет, выбивающийся из щели неплотно прикрытой двери и занавески, тает в сумраке под ритм болеро, на который стремятся сорваться ходики.