Сволочей тоже жалко (сборник) - стр. 1

Эта история произошла тридцать лет назад.

Мой муж обожал играть в преферанс и ходил с этой целью в генеральский дом. Недалеко от нас было выстроено «Царское село» – дома для высшего сословия. Генерала звали Касьян, а генеральшу Фаина. Фаина – действующий врач, работала в Кремлевской больнице.

Я иногда сопровождала мужа, сидела за его спиной.

Фаина восседала за столом – огромная, как сидячий бык. При этом у нее были локоны и бархатный голос.

Касьян – на десять лет моложе, красавец. Фаина отбила его у законной жены. Чем взяла? Возможно, романтическими локонами и воркующим голосом.

У меня к этому времени вышли фильм и книга. Я ходила в молодых и талантливых. Жизнь улыбалась. Но вдруг ни с того ни с сего моя дочь перестала видеть правым глазом. Ее положили в больницу с диагнозом неврит, воспаление зрительного нерва.

Моей девочке было десять лет, мы никогда до этого не расставались, и эта первая разлука явилась трагедией. Она плакала в больничной палате, а я у себя дома, на улице и в гостях.

Фаина увидела мой минор и вызвалась помочь.

На другой день мы вместе отправились в Морозовскую больницу. Глазное отделение находилось на пятом этаже, без лифта. Фаина шла, вздымая свои сто килограммов, и недовольно бурчала. Смысл ее бурчания был таков: зачем она пошла, зачем ей это надо, вечно она во что-то влезает себе во вред.

Я плелась следом и чувствовала себя виноватой.

Наконец мы поднялись на нужный этаж.

– Стойте и ждите, – приказала Фаина.

Она достала из объемной сумки белый халат, надела его и скрылась за дверью глазного отделения.

Я стояла и ждала. Время остановилось. Было не совсем понятно, зачем я ее привела. В отделении хорошие врачи. Они любили мою девочку, готовы были сделать все необходимое. Зачем эта начальница? Напугать? Но в семидесятые годы медицина была добросовестной, в отличие от сегодняшней. Напугать – значит выразить недоверие. Некрасиво. Однако цена вопроса была слишком высока: глаз. Я ждала.

Появилась Фаина. Подошла близко. Устремила на меня пронзительный взор. Буквально впилась взглядом.

– Соберитесь, – сказала она. – Выслушайте разумно. У вашей дочери опухоль мозга. Эта опухоль передавливает нерв, поэтому он не проводит зрение.

– И что теперь? – тупо спросила я.

– Операция. Надо делать трепанацию черепа и удалять опухоль.

Я понимала: она говорит что-то страшное, но до меня не доходил смысл сказанного. Я не могла совместить эти слова с моей девочкой.

– И что потом? – спросила я.

– Молите бога, чтобы она умерла. Если выживет, останется идиоткой.

Фаина замолчала. Стояла и изучала мое лицо. Мое лицо ничего не выражало. Меня как будто выключили из розетки.

– Я вам что-то должна? – спросила я.

– Ничего, – великодушно ответила Фаина. – Но поскольку я потратила на вас время, сопроводите меня в ателье. На такси. Я должна забрать норковый берет и норковый шарф.

– Хорошо, – отозвалась я.

Мы спустились вниз. Я остановила такси, и Фаина загрузила в него весь свой живой вес.

У меня вдруг упали из рук часы и щелкнули об асфальт. Почему они оказались у меня в руке? Видимо, я их сняла. Наверное, я не отдавала отчета в своих действиях.

Я сидела возле шофера и не понимала: зачем Фаина заставила меня ехать с ней в ателье? Сообщить матери о том, что ее ребенок безнадежен, – значит воткнуть нож в ее сердце. А потом потребовать, чтобы я с ножом в сердце повезла ее в ателье… Стоимость такси – рубль. Неужели у генеральши нет рубля, чтобы доехать самой?

Мы остановились возле ателье. Фаина выбралась из машины постепенно: сначала две сиськи, потом зад, обширный, как у ямщика, а на локоны она наденет норковый берет.

Я осталась в машине, сказала шоферу:

– Обратно в больницу.

Я вернулась в глазное отделение, вызвала врача.

– У моей дочки опухоль мозга? – прямо спросила я.

– С чего вы взяли? – удивился врач. – У нее обычный неврит.

– А как вы отличаете неврит от опухоли?