Свободная охота (сборник) - стр. 9
У старшего лейтенанта потемнело в глазах, он снова глянул на автомат: может, кинуться к «калашникову» и получить свою пулю от ухоженного душка – и никаких тогда мучений? Но он может решать только за себя, может распоряжаться лишь своею жизнью – если она ему не нужна, значит, без жалости может расстаться с нею… «Не нужна…» У Коренева от этой мысли в глотке глухо забрякал свинец, плохо прокатанная скрипучая дробь противно застучала – звук был мягким, больным, скулы погорячели, сквозь густую коричневу кожи проступили землистые пятна, – как это так – не нужна?
Но если он всё-таки может распоряжаться своей жизнью – волен, так сказать, право имеет, то распоряжаться жизнью ребят не может. Это всё равно, что казнить человека, пробить ему черепушку пулей помимо его воли.
– Поворьячьваем! – напомнил душман, не глядя на водителя – он по-прежнему смотрел на дорогу, но фиксировал каждое движение русских и, как бы по-звериному быстрым ни оказывался Коренев, душман всё равно опережал его. У Коренева не хватало одного несчастного мига – сотой доли секунды, и душман знал это.
– Поворачивай, – тихо сказал водителю Коренев и тот послушно завалил руль набок.
– Молодьец! – похвалил душман.
«Плакала наша солярочка, – подумал Коренев тоскливо, – остановятся танки… Что делать? Ну что же делать?» – мысль поспешно перескакивала с одного на другое, металась, словно птица среди веток, задевала за сучья, но застревать не застревала нигде, Коренев не мог найти выхода, стискивал зубы, стискивал пальцы, старался думать за двоих, за троих, но какой от этого толк, что он думает за двоих, за троих?
Суматоха, творившаяся у него внутри, поспешила проявиться и внешне, возникла и на лице – у Коренева обиженно затряслись губы, задрожал подбородок, задрожали щёки, глаза подернулись туманом – всё перед ним немощно запрыгало – и мир оказался немощным, и сам он, и сидевший за рулём Соломин, и спящий бутуз Дроздов, и вся его прежняя жизнь.
Душман перешёл на дари.
– Ты где так хорошо научился говорить? – спросил он. – Очень чисто, правильно говоришь.
– Так… пришлось. Научился, – нехотя ответил Коренев.
Острый подбородок душмана язвительно выпятился, не отрывая рук от «калашникова»; он потёрся щекою о плечо, усмехнулся и звонко поцокал языком.
– Военная тайна, значит? Не хочешь отвечать?
– В институте восточных языков, – сказал Коренев.
– То-то, – удовлетворённо кивнул душман. – Язык у тебя вполне литературный.
«Литературный, – невольно подумал Коренев, – знал бы ты, сколько я корпел над ним! И что скажешь ты, если я сообщу, что знаю и пушту? – Коренев потрогал кончиком языка острую выщербину в зубах – вынесло случайным толчком, а подпилить, скруглить, убрать вострину не хватает времени – эти дела Коренев хотел оставить до дома, до Большой земли, до врачей настоящих, стационарных, не полевых, которые мастаки по ранам – и большие, надо заметить, мастаки, палец могут пришить к носу, срастить оторванную ногу, через край притачать нитками срезанную башку – правда, без всякой гарантии, что мозги не окажутся перевёрнутыми, но совсем не годятся для такой тонкой работы, – ощутил во рту солёный привкус и зажато вздохнул. – А душман-то – из интеллигентных, знает, что такое литературный язык, а что такое – бытовой… Не слишком ли?» Коренев снова покосился на автомат, душман перехватил его взгляд и, ухмыльнувшись, привычно выставил острый подбородок: