Свобода - стр. 16
– Все вместе, – повторила Рита Олен.
Бергер фыркнул.
– Думаю, только это «все вместе» и удержало меня от того, чтобы окончательно спиться, – сказал он.
Олен снова откинулась на спинку дивана, что-то записала.
– И как вы это трактуете? – спросила она.
– Так же, как и вы, – ответил Бергер. – Конечно, «все вместе» может означать «ты, я и Дезире Русенквист», это наша старая команда, но скорее всего это, черт возьми, означает «ты, я и наш ребенок». Мне очень хочется в это верить.
Рита Олен кивнула. Слегка улыбнулась. Сделала пометки в блокноте.
– Только вы можете это знать, – сказала она. – Вы много думали о ребенке?
– Он же в ее теле.
– Это не ответ.
Бергеру показалось, что он весь сжался. Съежился.
– Да, я много думал о ребенке, – сказал он.
5
Ночь. Штиль. Все вокруг замерло, как на фотоснимке.
Прямая улица стрелой протянулась между плотно стоящими домами. Уличные фонари пятнами выхватывают из темноты одинокие припаркованные автомобили по обе стороны дороги. Время года – неопределенное. Ясно только, что царит ночь. Ночь в ближнем пригороде.
Через редкие щели – в шторах, жалюзи, гардинах – струится слабый свет, это свет таких разных царств людей, страдающих бессонницей или боязнью темноты.
Все неподвижно. Полное безмолвие. Отдых и покой.
Для всех, кроме Нади. Она не отдыхает. В зеркале заднего вида она встречает свой взгляд.
Сколько всего он вмещает…
Не отводя взгляда, она шарит рукой по пассажирскому сиденью фургона. Парадоксальная уверенность на короткий миг отражается в ее карих глазах, когда пальцы скользят по металлу. Взгляд из-под черной шапки с отворотом смягчается.
Она теребит колье в форме восьмых нот, видит в собственных глазах всю свою жизнь. Видит детство, бедное, но живое, густой загадочный лес, вкусные бабушкины блины, незабываемые часы у фортепиано, видит маленькую певчую птичку словно со стороны. Потом видит продолжение: фабрику, монотонную работу, тоску, смертельную опасность. Видит мечту, рай, который внезапно оказался совсем рядом – только руку протяни. Она видит, как направляется туда.
Видит и ад. Но туда нельзя. Лучше не надо.
Возвращаться в те годы. Они погребены слишком глубоко в памяти.
Те годы, что она провела здесь. Потерянные годы.
Все решится в это мгновение, на этой улице. В тот миг, которого так ждет Надя.
Время идет.
Справа от фургона в свете фонаря мелькает силуэт собаки. Надя сидит неподвижно, невидимая для всех, поглаживая металл кончиками пальцев. В световом пятне появляется хозяйка собаки, женщина с коротко остриженными светлыми волосами, в кожаной куртке и джинсах. Когда собака дергает поводок, на запястье женщины обнажается фрагмент татуировки. Ротвейлер останавливается, чтобы обнюхать переднее колесо, и татуировка снова скрывается под рукавом куртки.