Свирепая нежность, или Двенадцать писем сокровенного человека - стр. 3
Запахи…
Станция была пропитана, напичкана ими, и, независимо от времени года, над всеми ее путями витали то смолистые, отдающие свежестью чистоты веяния далеких лиственных и хвойных лесов, которые я видел только на фотографиях и картинках из газет, журналов и книг, то кисловато-горькие распространения нефтепродуктов, и – вначале бьющие в нёбо, а затем медленно оседающие на зубах и языке и переходящие в кисло-металлический привкус ощущения большой массы металлов, то холодновато-тяжелые истоки мороженого мяса и рыбы, то летуче-легкие, сладкие ароматы овощей и фруктов…
Станция.
Место, где я увидел и ощутил пульс экономики огромной, могучей страны.
Экономика выражалась кратко, четко, емко.
Обозначала одним словом целевое назначение вагонов и цистерн.
Двумя, а нередко тремя числами показывала их грузоподъемность.
Писала мелом чьей-то вечно торопливой рукой на дверях вагонов или бортах платформ и полуплатформ названия станций отправлений и назначений и Архангельск или Махачкала, Воскресенск или Тольятти, Хабаровск или Минск, Тюмень или Волгоград, Казань или Челябинск, Тамбов или Ростов-на-Дону, Свердловск или Гурьев, Алма-Ата или Ташкент становились для меня такими же близкими, как родная Астрахань, что была в ста километрах южнее.
Экономическую географию я узнал раньше, чем таковой предмет в школе.
…Насыщенно-оранжевыми весенними и летними или густо-синими осенними вечерами я со сверстниками часто ходил на, как мы называли его между собой, – Бродвей, – залитый светом фонарей перрон станции.
Перрон – место обязательных встреч, прогулок, свиданий.
А поезда шли и шли.
С севера на юг.
С юга на север.
В те вечера на станцию приходило большинство пассажирских поездов.
Приходило с постоянством судьбы в одно и то же время.
Они везли людей в далекие города, а, может быть, и страны.
С севера на юг.
С юга на север.
За полуосвещенными окнами вагонов люди читали газеты, журналы, книги.
По отдельности или группами ели, а могли просто лежать или спать.
Мне же больше нравились те, кто сидел у окна и думал.
…Щемящее чувство дороги и движения представлялись тогда уходом от привычного и достижением явно существующего за горизонтом чего-то незнакомо-привлекательного, необъяснимо-притягательного, и я представлял, как меняются на глазах людей картины необъятных пространств, и не раз мысленно пересекал с пассажирами тех поездов просторы великой страны – страны, которая незримо делала великим и меня и мою маленькую, степную, железнодорожную станцию с удивительно-ласковым названием Сероглазово.
Станция…
Место, где я понял самую знаковую картину своего жизненного пространства.