Свидание на Аламуте - стр. 38
– Вы много потеряли, потому что не можете рожать, вы – мужчина. Если бы вы хоть раз испытали эти схватки, эти спазмы родовой боли… и облегчение, наступающее, когда новая жизнь выходит из тебя! Это повторяется, когда ты сам, словно безжалостный Создатель, лишаешь кого-то жизни. Это катарсис, Алесь!
Над его головой тучи на минутку приоткрыли звездное небо. Это было так неожиданно и редко для Парижа, все времена года плавающего в облаке смога, что Алесь задохнулся от удивления. Осколки гигантского зеркала, рассыпанные на черном бархате, кололи глаза. Он слышал смех женщины, ощущал на себе налитую крепость ее тела, и ему казалось, что все это происходит не с ним. Он притянул к себе голую ступню безупречной формы, стиснул ее и, поднеся ко рту, стал упоенно целовать каждый белый длинный, сладострастно изгибающийся пальчик с ноготком, окрашенным в бесцветный лак с блестками. Графиня тихонько застонала – ей, видимо, нравилось. Но через несколько минут она поменяла позу: села верхом на него, стиснула коленями его бедра и приблизила пылающие безумным вожделением глаза, казавшиеся больше лица. Черные волосы падали на них сверху – решеткой.
– Убийство без мотива, – прошептала она пылко, поглаживая его плечи горячими, мокрыми ладонями. – А если я убью вас, Алесь? Что вы на это скажете, а?!
– Убивайте, черт подери! – выдавил поляк, который ощущал, что горит, как в лихорадке.
Каждая клеточка его тела жаждала соединиться с этой нагой развратницей, слиться с ней, стать единым целым.
– Убивайте, только… только… О, merde![9] Как я хочу вас… Элизабет!
Она запрокинула голову и снова засмеялась. Она почему-то много смеялась. И, резко оборвав смех, внезапно приникла к поляку всем телом.
– Как же я вас убью? – шептала она. – У меня нет ни кинжала, ни пистолета… мой милый Пяст… я даже не предлагаю вам отравленный кубок, как Лукреция Борджиа… Ну… ну, возьмите же меня!
Ее обнаженная грудь царапала его, и оконечности сосков казались раскаленными иглами. Алесь застонал, но тут же его губы запечатали губки Элизабет Дьендеш. Этот поцелуй отключил мозг, опрокинул его в бурлящий котел наслаждения, и он уже не ощущал ничего, кроме ее голого тела, кроме губ, твердой полоски зубов и подвижного язычка. Он набросился на эти губы, кажущиеся такими податливыми, набросился, рыча, как зверь, стиснул ее узкую спину руками, так, что ногти впились в кожу, видимо, доставив ей боль.
И в этом безумном водовороте страсти, в этом обжигающем киселе телесных ощущений он не почувствовал, как что-то скользнуло в его рот – легко и нежно. Он еще искал своими губами ее губки, но она уже отняла свое лицо, и маленькие ладони легли на его лицо, а затем чудовищно сильным движением стиснули челюсти. Намертво.