Свет любви и веры (сборник) - стр. 37
Тут он был прав. В семье были братья и сестры, которые в результате столкновений попадали в больницу, в психлечебницу или на кладбище; а если ты начинал докапываться до сути дела, то видел, что они превысили скорость.
Я сказал тогда:
– В нашей семье большинство подвержено порокам и вредным привычкам. Ни к какому делу люди не годны.
А он хладнокровно ответил:
– Уж лучше это, чем совать свой нос куда не следует.
– Так, значит, правду говорят, – спросил я его, – что вы сами их довели до этого состояния?
– Кто под нас не подстраивается, – ответил он, – того мы сами под себя подстроим. Профессия у нас такая: строительство.
Старший брат строил и продавал: это была его работа. Покупал дома на снос, ускоренно возводил на их месте дешевое некачественное жилье и забивал его жильцами.
Отец не раз кричал ему: «Эти дела не имеют будущего!» Но голос отца терялся в строительном шуме, в лязге лопат и стуке топоров.
И вот он посадил меня на пол, отпустил мою рубашку и, яростно глядя на меня, приказал:
– А теперь вставай на ноги. Я буду с тобой серьезно говорить.
Тут невыносимый страх и апатия овладели мной.
Ничего я с этим не мог поделать: мы все боялись Старшего брата. Кто-то больше, кто-то меньше… Не потому только, что у него была власть и все рычаги управления нашей семьей. Много вокруг было людей с гораздо большей властью, чем у него, а мы их не боялись. Его страшились потому, что знали: он ни перед чем не остановится. Ничто ему не могло помешать сделать то, что он захочет.
Он сам любил вызывать и усиливать в нас это чувство. Внедрил ужас в души других братьев и подчинил их себе, сделав своими иждивенцами.
Оставался только я, ведь я сам добывал свой хлеб. Зарабатывал я чтением стихов и писанием рассказов, рисовальными заказами. Запросы жизни моей свел к минимуму и гордился тем, что стою на своих ногах и говорю свои речи.
И вот я встал. Встал с трудом и стоял. Спрятал взгляд от его взгляда и опустил голову.
– Что у тебя есть в этом мире, – спросил он, – что ты так упрямишься?
– Ничего нет, – ответил я. – Лишь немного чести.
– С этого момента на нее не надейся. Однажды утром встанешь и узнаешь, что и ее не осталось.
– Я ведь ни в чем не виноват, – возразил я.
Он осклабился, с шумом выпустил из ноздрей и изо рта целую тучу воздуха и с наигранным равнодушием произнес:
– Наше искусство состоит в том, что нам признаются в несодеянном.
Боль пронзила мой позвоночник. На лбу выступил холодный пот, а ноги ослабели, и я сел на пол.
Когда следующим утром я прочел собственные признания о себе, я немедленно решил обратиться к ближайшему представителю власти и сдаться ему. Мне было стыдно находиться рядом с самим собой.