Сущий зверь - стр. 17
– А завали-ка пасть, дура шрамная, а то не приведи господь!
Соседкой слева была одинокая тётка лет пятидесяти, которая коротала свой век с журналами «Мода», швейной машинкой и патефоном. И был у неё невесть откуда взявшийся попугай ара. Большой сине-зелёный заморский «орёл» с хорошей памятью и способностью не только понимать человеческую речь, но и говорить порядка десяти-пятнадцати фраз. Никто его особо этому не учил. Но, видимо, сама атмосфера коммуналки на него подействовала крайне каталитически (я надеюсь, что это слово имеет прямое отношение к понятию «катализатор»), и его вербальное искусство развилось до вполне отчётливых тезисов. Иногда соседка шла в общую огромную кухню мыть попугая, и на это сбегалась посмотреть вся квартира. Попугай выхаживал по широкому подоконнику, а хозяйка чуть издалека поливала его из бутылки через пробку с наделанными в ней дырочками. Эти бутылки использовали в советские времена для орошения белья при глажке. Попугай, имя которому было Аркаша, ходил туда-сюда, важно расставляя лапы, и периодически замечал:
– Кар-рашо! Кар-рашо! Арр-каша кар-рашо!
Но когда однажды соседка сгребла его в охапку и сунула под кран помыть лапы, он довольно больно клюнул её в пальцы и заорал «Дур-р-ра!», к всеобщему веселью квартиры.
Другие соседи по квартире были порядком и числом симбиотичны первым описанным, так что опустим сие в долгие архивы. Соня хорошо запомнила кровать с возвышающимися вокруг неё деревянными столбами (которые на самом деле были обычными заградительными рейками в детской кроватке) и огромную синюю птицу, которая сидела высоко на краю кровати и подолгу смотрела на неё оттуда изучающим взглядом. Спустя пару лет попугай Аркаша неожиданно стал её учителем по развитию речи. Соня по полчаса сидела перед огромной попугаичьей клеткой, которую своими руками смастерил для соседки Казимир, и упорно повторяла своё имя, в ответ на что попугай вторил своё. Так они и сидели подолгу:
– Со-о-оня!
– Аррр-каша!
– Со-о-о-оня!
– Аррр-каша!
Но однажды наступил день, когда адские врата раскрыли свои объятия, и Соне пришла пора идти в школу. Едва она вступила в солнечный школьный двор первого сентября, как радость, и так не особо гостившая в её внутреннем мире, вовсе свернулась бубликом, очерствела тут же и залегла в берлоге дальнего угла сердца, повесив на ручку двери табличку «не беспокоить». Эти счастливые лица! Эти белые цветы! Бантики! Соню едва не стошнило манной кашей прямо на юбку.
– Сонечка, улыбнись! Это твой первый день в школе! – сияла мама. Её ситцевая юбка в горошек пестрела на фоне цементно-бетонной унылости пейзажа. Замазюканный помадой рот нервно кривился, пытаясь выжать улыбку. Кофточка ёршилась катушками. Папа икал рядом. Описание его гардероба мы опустим, ибо надеюсь, что все доживём до пенсии и воочию примерим. Девочка наша бесценная, Соней обозначенная, закатила глаза и искренне пожелала себе тут же умереть на месте, предоставив Богу самому решать, каким именно образом он разделается с ней, и желательно срочно. Но Господь не особо спешил. Соня печально признала, что её личный конец света отложен на рассмотрение, получив позволительное по карме «в самое ближайшее время мы займёмся вашим вопросом», что означает «отвали, не до тебя тут».