Сумка со смертью - стр. 10

Он орет благим матом, но не слышит своего голоса. Состояние мерзкое: не очень жив, но и не очень мертв. В атаку, добить вурдалаков! Он съезжает с горки, катится дальше, в кусты. За ним несутся выжившие: Белоусов, Рыбенко. Стреляют на бегу, бросают гранаты, от взрывов пронзительная боль вспарывает ушные раковины. Выскакивают из укрытий Кудрин, Барков. Оживает РПК на дальнем склоне – Торгуев подтянулся. Алексей вырывается вперед. Навстречу поднимаются двое бородачей с искаженными рожами, но валятся замертво, набитые пулями. Из дыма вылупляется еще один – здоровенный, косматый, с налитыми кровью глазами. Верный воин Аллаха, мать его за ногу! Патроны, видимо, кончились, он выхватывает из-за пояса устрашающих размеров мачете, с рыком бросается вперед. Черный рот разинут, что-то орет. Лезвие рассекает воздух. «Сейчас и ты останешься без головы», – мелькает мысль. Алексей выпускает в басмача длинную очередь, но стрелять бесполезно – пули отскакивают от Махмуда, как резиновые! Бандит гогочет, уже подлетает. Нет возможности увернуться, ноги словно ватные, руки не слушаются – он не может поднять автомат. Да и толку стрелять? Басмач орет, как глашатай на городской площади: «Аллаааа!!!» И Алексей орет. Боевик уже заносит мачете, чтобы рубить его бестолковую голову!..

Он проснулся в холодном поту от собственного крика. Судорога в теле – чуть не сверзился со своей верхней полки! Засунул кейс под голову, перевел дыхание. Вагон подрагивал, расстояние до столичного региона неуклонно сокращалось. Семь часов утра. Кричал, что ли? Он осторожно глянул вниз. Попутчики неподвижно сидели на полках и молчали. Женщина снова прожигала его взглядом. Косил робким глазом командированный Лопухин.

– Извините, – буркнул Алексей, – со мной бывает.

Он отвернулся к стене, закрыл глаза. Жизнь пошла как-то набекрень, он уже ничего в ней не понимал. Грузился воспоминаниями каждый день. Часто вспоминал родное село Затешу Мирославского района Ярославской области, какие-то узловые точки биографии. Все, что было между ними, превращалось в сито, куда проваливались воспоминания. Он путался в хронологии, с трудом вспоминались лица, фамилии. Срочная служба, контракт (пожил перед ним полгода на «гражданке» – не понравилось). Военный институт в славном уральском городе, какие-то дальние сибирские гарнизоны. Служба на Кавказе, два ранения, с промежутком в полгода (оба легкие, но крови выпили немало и до сих пор аукались). Контузия пять месяцев назад, после которой перевели в Хабаровск, а потом и вовсе уволили в связи с сокращением штатов. Сокращение действительно происходило, на заслуги увольняемых особо не смотрели, от контуженных и перенесших ранения предпочитали избавляться в первую очередь. Давали повышенную пенсию, какие-то грамоты, медали – и отправляли в «почетный» запас. В Хабаровске снял квартиру, решил пожить, осмотреться, может, на вахту куда-нибудь пристроиться, без разницы – нефтяником, моряком. Но не срослось – пик кризиса, работы не было, а если что-то предлагали, то зарплаты смешные. Все чаще вспоминалось родное село Затеша, поднимались из могил родители, смотрели на него с укором. Оба скончались четыре года назад – у отца случился инфаркт, когда возил дрова с лесозаготовок, медики в глухомань прибыли поздно, тело уже остыло. Мама не смогла без отца – жила с ним с восемнадцати лет, он стал неотъемлемой частью ее жизни, и вот лишилась главного стимула к существованию. Пыталась как-то жить, но быстро зачахла, превратилась в привидение, а однажды просто не встала с кровати. Алексей примчался на похороны. Все было достойно – солнечное место на кладбище, щедрые поминки, памятник, ограда. Недельный запой, из которого его вытаскивал сосед Виктор Павлович Маслов, недавно ушедший на пенсию. Заботам Маслова и поручил свои владения, когда засобирался обратно в часть. «Пользуйся, Виктор Павлович, будь как дома, можешь картошку посадить. Не забывай присматривать только»…