Сумерки в лабиринте - стр. 3
– А как же я?! Как я?! – голос наполнился невыносимым страданием. – Как же я буду без тебя?! Как я буду без тебя жи-и-и-ть?!
Мучительный крик облетел зал и замер.
– Я вернусь, – тихо, но твердо и ясно казал Олег.
Неожиданно она просунула руки сквозь ячейки веревочной решетки, взяла в ладони его лицо и притянула близко – близко к своему. Долго смотрела в глаза, прощалась. Казалось, еще миг и выпьет поцелуем потаенную нежность возлюбленного. Но нет, отпустила, отступила на шаг, медленно, с трудом, отвернулась, сгорбилась и поплелась вниз, в темный зал. Спряталась в свое кресло и молча слушала ноющее сердце.
Ребята отмерли, аплодировали. «Слава богу, решили, что показ. Гениальный показ прощания с жизнью», – глотая слезы, думала Настя. Собралась с силами и, почти нормальным голосом, объявила перерыв. Народ, бурно обсуждая случившееся, рванул в курилку. Последней, медленно, беспрестанно оглядываясь на замершего посреди сцены Олега, ушла «главная героиня». Он стоял и смотрел в темноту, точно в то место, где корчилась Анастасия.
Отвел рукой решетку, уверенно двинулся к ней. Сел рядом и ровно произнес: «Анастасия – значит, преодолевшая, а еще воскресшая».
– Я попробую, – попыталась отшутиться, – ты иди.
– Я вернусь, – тоже полушутя ответил он.
Настя промолчала.
После перерыва репетировали сцену убийства.
4 Глава
Убить. Положить пальцы на тощую грязную шею, прямо на голубую бьющуюся жилку, придавить её и ждать, пока перестанет пульсировать. Она не будет дергаться, так и умрет, не заметив ничего в коматозе. А если будет? Если будет, можно взять за голову и резко повернуть её вбок, до щелчка сломанного позвоночника. Потом медленно опустить на кровать и наблюдать, как гаснет водянистый взгляд.
Новенькая соседка тревожила Настю своим жутким сходством с Ольгой. Те же рыбьи мутные глаза, лягушачий рот, маленькая круглая головка на тонкой шее. Плоскогрудую, плоскозадую фигуру утяжеляли накачанные ноги и руки танцовщицы, казалось, пришитые от чужого тела. Короткими пальцами с плоскими квадратными ногтями, она без конца теребила то край одеяла, то подол больничного халата, блуждая отсутствующим взглядом по беленым стенам.
«Этими мерзкими, корявыми щупальцами лапала грудь, лезла, царапая заусенцами, в промежность. Гадость какая! Сука! Руки сильные, жесткие, как клещи. Дыхание зловонное от табачного перегара. Что, если отчикать разделочными ножницами уродливые пальчики и засунуть их ей по одному… Нет здесь никаких ножниц, ничего колюще – режущего нет. Только мятое, вонючее постельное белье».