Сукины дети. Тот самый - стр. 13
На улице было мерзко. Царил тот глухой предрассветный час, когда и звуки гаснут, и мысли не могут обрести четкой формы, и самоё людское существование с его домами, машинами, и дневным столпотворением, кажется лишь навеянным сырым речным туманом мороком.
Высокое крыльцо особняка, в котором располагалось агентство, спускалось в сад, по зимнему времени раздетый и неухоженный. К широким кованным воротам вилась дорожка, шириной в одну лопату – по краям её громоздились слежавшиеся сугробы, в свете уличного фонаря фиолетовые, как синяки на лице алкаша.
– Ночь. Улица. Фонарь. Аптека, – привычные слова сорвались с губ прежде, чем я смог об этом подумать. – Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – всё будет так. Исходов нет.
– Умрёшь – начнёшь опять сначала, – продолжил Алекс. – И повториться всё как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь…
Не глядя на меня, он пошел по протоптанной вдоль фундамента дорожке за дом, куда свет уже не доставал, и где громоздились таинственные серые тени.
– Он знал, о чём говорит. Этот наш тёзка, – с каждым словом изо рта Алекса вырывалось облачко пара. – Александр – имя сакральное, вечное. Тем, кто его носит, не суждено жить спокойно…
Мы остановились у крошечной калитки рядом с громадными мусорными баками, от которых, несмотря на мороз, шел неистребимый дух тлена.
– А теперь надобно тихонько постоять, и покурить, – прошептал он, доставая из кармана пиджака пачку "Медного всадника". Одну сигарету он протянул мне, другую взял сам, поднеся к кончику пламя бензиновой "зиппы".
Курить я не хотел. Это занятие у меня сопрягалось с проблемами, нервическими судорогами, плохим настроением и одиночеством.
Но сигарету всё же взял и вдохнул горьковатый, и даже приятный по морозу дым. В горле запершило.
– Не вздумайте кашлять, – будто угадав мой порыв, просипел Алекс.
Одеты мы были не для улицы. На мне были всё та же клетчатая ковбойка и джинсы, на Алексе – пиджак, белая рубашка и брюки с тёмным лампасом.
Через пару минут меня начало трясти – особенно пробирало, когда ветер, завывая меж прутьев чугунной решетки, толкал в лицо мокрой колючей ладонью.
И я уже было совсем собирался возмутиться, как вдруг, кинув взгляд на площадку рядом с баками, забыл и о холоде, и о странном моём знакомом, и о сигарете в пальцах.
Сначала я решил, что это бомж. Хочет поживиться чем-нибудь, пока мусорщики не опустошили бачки. Но двигался он – оно – слишком бесшумно, слишком изящно для представителя уличного дна. Ноги существа лишь слегка касались земли, как если бы оно передвигалось на цыпочках. Осанка была странная, нечеловечья, а сбоку от подола рваного плаща высовывался длинный, одетый в стальную чешую, хвост…