Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935–1946 - стр. 31

В общем, у тебя возникло представление, из одной лишь этой мозаики, каково оно было после того, как завершился футбольный сезон, а затем, когда настало время выпуска, у меня не было денег купить белый костюм, поэтому я просто сидел на травке за спортзалом и читал Уолта Уитмена с листиком травы во рту, а на поле меж тем протекали церемонии с флагами. Потом, когда все закончилось, я подошел и влился ко всем, тряс руки всем вокруг, выпустился со средним баллом 92 и поехал в центр с Майком Хеннесси и его матерью к нему домой в студгородок Коламбии, угол 116-й и Бродуэя, который станет и моим студгородком осенью после лета в Лоуэлле. (В ту весну играл за «ХМ» в бейсбол, но нехорошо: я выбивал где-то 197, фу.)

Один чертов кризис после мля другого. Не стоит это печатать. Но буду. Это по-английски. Это ежедневная газета.

Неужто явился я на этот свет сквозь чрево моей матери-земли лишь для того, чтоб говорить и писать, как все прочие?

Потому что эта часть заинтересует тебя больше всего, женушка. Стояло лето 1940-го, и мне было нечего делать – только спать дома у себя в спальне теперь на Гершом-авеню, ходить купаться, когда хотелось, ходить надуваться пивом по вечерам в субботу с Джи-Джеем, и Елозой, и Скотчо, и парнями на Муди-стрит, отвисать, читая жизнеописание Джека Лондона, и пришпиливать длинные слова, которые не мог запомнить, выписывать их крупными буквами на полосках бумаги и пришпиливать по всей стене спальни, чтобы утром, когда проснусь, они бы пялились мне в лицо: кучка слов на стене: «Вездесущий», «Подспудный», «Демонологический», «Предприятие», «Мочеиспускание». Шучу просто. Просто зажигаю лампу в полночь прохладными лоуэллскими летночами и читаю Томаса Харди. И под воздействием Джонатана Миллера начинаю писать свой собственный извод «Хемингуёвых» рассказов, позднее… поздней голос звал меня с Гершом-авеню, которая, как тебе может быть известно, есть улица, где располагается «Потакетвилльский общественный клуб», которым раньше управлял мой отец, кегельбан и бильярдная. Па по-прежнему сбивал там кегли и гонял шары, но управляющим больше не был. Тем не менее в компании старого Джо Фортье-ст. он, бывало, орал так, что отголоски слышно по всему кварталу, а Джо матерился, аж уши в трубочку сворачивались, а река Мерримэк скисала в своих валунах. Огромные жирные звезды, мрачные от сала, глядели сверху вниз на меня, и люди от этого начинали думать о том, что говорил Торо о маленьких волдырях, что грузнеют на добрых осенних грушах, когда смотришь на них близко через увеличительное стекло: он говорил, что волдыри эти «волхвуют счастливые звезды», а красновато-коричневые яблоки макинтош в крапинку лишь вопят про солнце и его красноту. Я болтаюсь без дела, но вот по Гершом-авеню раздается зов: «Джек-ииии». Выхожу, гляжу вниз вдоль пятнадцати долгих ступеней уличного крыльца, и там стоит курчавый черноволосый мальчишка, странно знакомый. «Это не ты меня звал с улицы, когда мне было двенадцать, на Сара-авеню?»