Судьба взаймы - стр. 17
План, конечно, был сырой, подводных камней таил в себе множество. Например, такой. Вот придется ему все-таки отсиживаться, значит, его будут искать, ходить до дому, фотографию показывать. Что, если бабка ляпнет что-нибудь? Даже если он ее предупредит, вдруг выдаст чем-нибудь его присутствие? Не актриса ведь. Или другое. Что, если Полкан не поверит в нападение, посадит его под замок и станет искать деньги по дому? Ведь найдет, это как пить дать. Эдик прокручивал в голове разные возможности: если поверят, если заподозрят наличие сообщника, если станут искать поблизости, то есть в доме… И по-всякому выходило, что делать так, чтобы поверили, опаснее. В квартире старухи хранилище ненадежное, если на деньгах будет сидеть он сам. Значит, смываться надо той же ночью. А если они выставят ночной пост? Да не если, а точно выставят. Полкан такую оглушительную оплеуху себе по морде терпеть ни за что не станет, землю и воздух перевернет. В итоге Эдик решил действовать так, как подскажет Случай. Всего все равно не предусмотришь. Тем более что и времени нет. Только одну возможность Эдик рассматривать не стал: отказаться к чертям собачьим от всей этой опасной и безумной затеи. От отогнал от себя трусливую мысль. Кому зря Случай бы не выпал. А раз выпал, значит, он, Эдик, наконец-то избран Судьбой для какой-то иной жизни. Это Эдика Полкан может раздавить, как вредное насекомое, тут много ума не надо. А вот с самой Судьбой тягаться – это даже ему, старому цепному псу, не по зубам.
Когда Эдику было семнадцать лет, ему пришлось оперировать правое колено, удалять травмированный мениск. В то время он еще был домашним ребенком, и травма была получена не в какой-то там драке с подростками, а все чин по чину – на тренировке, как полагается хорошему мальчику. Операция ему предстояла легкая, не как раньше – с разрезом в полколена и восстановительным периодом на костылях длиной в три месяца. Теперь за деньги или по квоте удалить разорванный мениск можно при помощи артроскопа. А это две крохотные дырочки и всего неделя на костылях. Можно потерпеть.
Почему в то утро Эдик проснулся с мыслями о той операции и его никак не отпускали воспоминания о каждом мгновении перед предстоящим вмешательством? Это все-таки была не пересадка печени, не операция на сердце, почему же он тогда так волновался? Эдик боялся наркоза. Страшился не вынырнуть из забытья, в которое его собрались погрузить. Да, он боялся неизвестности, черноты, в которой он должен был оказаться, и момента своего пробуждения. Наступит ли оно? Вынырнет ли он из черной воды небытия? Эдик очень отчетливо помнил то утро перед операцией. Как он проснулся в палате, где прислоненными к стене его уже дожидались костыли. Он не ел и не пил, надел новые трусы и чистую майку, получил какой-то успокаивающий укол. И ждал, делая вид, что читает анекдоты в журнале. И когда настала его очередь, о чем возвестило громыхание каталки, которую везли из операционной, за ним пришла медсестра, и он поднялся и поковылял за ней, не видя пола под ногами. Помнил комнатку перед операционной, где оставил свой халат, приглушенные голоса хирургов и то, как ему помогли лечь на операционный стол.