Судьба советского офицера - стр. 41

И как тут было не увидеть высшей правды: действительно, откуда всё берётся – разум, зрение, слух, осязание в тёплом комочке жизни, который появляется на свет. Уж не сильные ли мира сего в него всё это вкладывают, как в банк?! Нет, эти «сильные» только отнимают у человека всё, что можно отнять. Так откуда же сама жизнь? Стоит человеку задуматься, и он начинает понимать, что вовсе не имеет значения, на каком месяце беременности убит человек. Душа приходит не в какой-то месяц. Она приходит в ту самую малую капельку жизни, которая образуется при слиянии мужчины и женщины. Она освящена Богом. И как же важно, чтобы это слияние не произошло до того, как оно, слияние это, тоже освящено Богом. Этого не понимали и не знали те, кто жил в годы, которые были для людей лучше, чем годы демократии и в материальном и в моральном смысле. Но они были безбожными, – те годы – а потому калечили души людей в главном, в самой системе продолжения человеческого рода. И, всё же те времена были честнее хотя бы тем, что религия отрицалась открыто. При демократии же – двойные стандарты – с одной стороны, Церковь будто и не преследуется, но законы зачастую принимаются антицерковные. И убийство младенцев во чреве дозволено, и одной особи, претендующей на принадлежность к мужскому полу, дозволено выполнять роль процедурной клизмы в отношении другой особи, тоже имеющей внешний облик, напоминающий мужчину.

Бабушка тогда поведала очень многое, сокрушаясь, что не поведала раньше. Поведала она и о том, что первый мужчина, согласно учению церкви, становится генетическим отцом для всех последующих детей женщины, а потому тот, кто женится на женщине, побывавшей уже в интимной близости с другим мужчиной, должен быть готов, что дети будут не в деда, не в отца, а в проезжего молодца. Катя часто потом думала о том, что услышала от бабушки. А вскоре после того бурного разговора с бабушкой удалось узнать, что Дима не пропал, что он «направлен для выполнения интернационального долга в горячую точку…».

Удивляло только то, что не было от него писем. Писать то оттуда, наверное, можно было. Но он воевал, и это меняло дело. Даже отец сменил гнев на милость. Но однажды пришёл со службы мрачным. Долго молчал, но Катя чувствовала, что ему есть что сказать именно ей. Наконец, заговорил и поведал о том, что в госпиталь поступила партия раненых «оттуда». Он умолчал о том, как и почему зашёл разговор с одним из раненых офицеров. Просто в этом разговоре отец упомянул, что где-то служит «там» некий Дима Теремрин, которого он хорошо знает.