Судьба советского офицера - стр. 18
– Как красиво! Как красиво! – повторяла Катя, созерцая сотворенные с любовью и вкусом газоны, клумбы, аллеи. – Вот бы здесь просто побродить, посидеть на лавочке…
– Так в чём же дело … Обязательно придём… Хоть завтра…
– Нет, завтра танцы. Хочу танцевать, если, конечно, – молвила Катя, с надеждой глядя на него.
– Конечно, будем танцевать, – сказал Теремрин. – Завтра танцуем. А как только будет вечер без танцев, сразу сюда…
– Как же здесь здорово, а я и не знала. Мы просидели в санатории, и я об этой прелести даже не знала. Мы вообще только один раз ездили в Кисловодск. Там папин начальник отдыхает, а то бы и туда не съездили, – пожаловалась Катя. – А тут столько интересного…
– Ну а теперь мы с тобой всё обойдём и осмотрим, – пообещал Теремрин, едва скрывая радость.
Музыкальный театр поразил шумом торжественностью, блеском люстр, который отражался во множестве зеркал. В залах было что-то от старины, известной лишь по книжкам. Даже то, что среди зрителей было много знакомых лиц, придавало особый колорит.
– Здесь очень много отдыхающих из нашего санатория, – сказал Теремрин, ловя на себе осуждающие, а на Кате критические взгляды уже замеченных им прежде, если и не светских, то, во всяком случае, курортных львиц. Эти взгляды не раздражали, а напротив, забавляли его, потому что они с Катей были молоды, полны сил, потому что Катя была действительно красива, просто, на его взгляд, неотразима, и ему было особенно приятно видеть себя рядом с ней во множестве зеркал, обступающих со всех сторон. Он то брал её под руку, то осторожно и трепетно, обнимал за талию, словно ограждал от толпы.
Они отыскали свои места, сели, и Катя сказала:
– А здесь совсем неплохо, даже красиво.
Театр, в общем-то, довольно скромный и захолустный, наверное, показался ей в тот момент достойным даже столичного. В этом не было ничего удивительного. Одно дело идти в театр с родителями, с классом, даже и со школьным другом, другое – самостоятельно, да ещё с молодым человеком, офицером, с которым она уже начинала ощущать себя вовсе не девчонкой, пусть даже и красивой, что она, конечно, знала, а уже в каком-то новом, ещё незнакомом качестве. От её внимания, как и от внимания Теремрина, не укрывались придирчивые взгляды. Она видела, как смотрели на него женщины, и это только подзадоривало её, заставляло вести себя с ним более раскованно, чтобы показаться более к нему близкой, нежели на самом деле.
Гремела оперетта, гремело на весь зал: «Я – цыганский барон». Теремрин не следил за спектаклем, он был занят своими мыслями, он был рядом с совершеннейшим очарованием, и ему не хотелось, чтобы спектакль заканчивался вообще.