Судьба наизнанку - стр. 68
– Так и сделаем – Фёдор поймал локомотив, движением пальца обесточил двигатель – отдохнёт поезд, потом ещё покатаешь – объяснил он сыну – а пока книжки посмотри.
Сын оставил железную дорогу в покое, взял с пола машинку, пошёл к стоящему в углу сундуку, на крышке которого лежали детские книги. Девочка вернулась к своим гостям.
– Убери батарейки – Олег катнул жёлтые цилиндрики к Фёдору. Тот сгрёб их ладонью, поднялся и прошёл в последнюю комнату. За занавеской зашуршала ткань, хлопнула деревянная крышка. Пока Фёдор укладывал в какую-то шкатулку батарейки, Олег поднялся с пола и подошёл к сундучной горке, преступив через кошку. Не выдержав такого оскорбления, хвостатый уничтожитель мышей убрался за правый угол сундука, по пути зацепив сервировку.
– Пуша! – воскликнула младшая, восстанавливая порядок – всё уронила! Что Катя кушать будет!
Пуше было всё равно, что там будет кушать кукла, она завалилась под окном спать, вытянув вверх лапы. Олег рассматривал фотографии. Их было шесть штук, три парных ряда. Сверху слева висела карточка с изображением стоящего вполоборота усатого щеголя в костюме-тройке, опёршегося правой рукой на обломок античной колонны, внизу колонны большая корзина с цветами. Справа была фотография улыбающейся женщины среднего возраста, сидящей в плетёном кресле с девочкой лет пяти на руках. Судя по схожим и уже знакомым чертам лица, это была мама с дочкой. 'Так, это Антонина с матерью, Елизаветой Павловной. Судя по одежде, снимок сделан до революции. Тогда справа кто? Неужели Прохор?' Нет, на снимке слева второго ряда был сфотографирован то же, но уже серьёзный мужик в железнодорожной форме, дополненной свисающей кобурой маузера, на фоне забранного броневыми листами паровоза. ' … класса' значилось на видимом фрагменте брони, слева от кабины. 'Орёл наш, родитель Фёдора. На боевом посту, значит. Не сильно он войной покалечен, бодрячок бодрячком' Правая фотография была полной противоположностью только что видимому революционному порыву. Олег даже поначалу удивился, как такую сцену из старорежимной жизни кандидат в ВКП(б) посмел повесить на стену. На фоне яблоневого сада, внутри увитой плющом беседки, стоит короткая скамейка из кованого железа, богато украшенная завитушками и прочими извивами кузнечного промысла. На скамейке сидят две женщины, одна старше, другая младше, в длинных платьях и сложно сделанными причёсками, руки сложены на коленях. Но рядом с ними, с каждого края, стоят двое военных в форме императорской армии! Олег не слишком хорошо разбирался в дореволюционных знаках различия, но всё-таки сделал вывод, что стоящий слева от Елизаветы Павловны безусый юнец младше по званию, чем прикрывающий правый фланг молодец с лихо закрученными усами. Возраст служивых вряд ли превышал двадцать лет. 'Понятно' сообразил Олег 'это два погибших в первую мировую дяди Антонины, поэтому фотку в сундук не убрали. Жертвы кровавого режима, так сказать, можно показывать. А вот и тётка, имени которой Фёдор не произнёс'. Женщина, как бы сейчас сказали, предпенсионного возраста, с более тонкими, чем у младшей сестры, чертами лица слегка наклонила голову влево, словно прочерченные резцом тонкие губы слегка улыбались Олегу, взгляд же не предвещал ничего хорошего. Он пробивался внутрь души, настойчиво ища ответ на невысказанные вопросы 'Кто ты? Зачем пришёл к нам? Достоин ли ты?' Олег с трудом отвёл глаза. 'Уф! Точно ведьма, смотрит, как живая'.