Стыд - стр. 41
– Ой, милый, что тебя ждет! – восторженно выкрикивала она. – Ты будешь самый главный, правда ведь? Непременно прославишься!
Уши у Резы покраснели под развеселыми взглядами спутников по трясучей и скрипучей “дакоте”, хотя вид капитана выражал довольство. Надо же, слова Билькис оказались пророческими! Разглядела-таки она в капитане ту могучую каменную твердь, на которой выстроит она новую жизнь, ибо прежнюю развеяло в прах. Кануло в небытие ее прошлое, остался лишь мрачный призрак былых царственных замашек, но призрак столь могущественный, что до сих пор вторгался в действительность. У Билькис не осталось ни кола ни двора. Хватит с нее взрывов и потрясений, хочется незыблемого и постоянного. Реза и казался ей незыблемым утесом: столь велика и неизменна была его вера в себя.
– Ты настоящий гигант! – льстиво шептала ему на ухо жена, дабы избежать ухмылок спутников-офицеров. – Ты неотразим, как кинозвезда!
А вот как лучше описать Билькис? Тут я, признаться, в затруднении. То ли сказать о ней так: случайность раздела ее донага, закономерность – одела с головы до ног; то ли представить ее Золушкой, нашедшей принца. Однако, обретя счастье в одном, она лишилась его в другом, что доступно любой нищенке, – она оказалась неспособной родить сына. А может, выделить в ее судьбе то, что отец ее прозывался Бабой, что долгожданный сын уродился девочкой, что наимужественнейшему Резаку, Резцу-молодцу в конце концов тоже придется скрываться под унизительной темной чадрой. А может, подчеркнуть, что Билькис преследовал злой рок: неспроста ее новорожденного сына удавила петлей собственная пуповина, и не менее ужасная петля еще грядет в ее жизни.
Все же, думается, лучше вернуться к ее первоначальному описанию. Ибо для меня Билькис была, есть и будет вовек Напуганная Ветром.
Справедливости ради скажу: никто не любит полуденного суховея – от него захватывает дух. На окна вешают мокрые тряпки, закрывают ставни, стараются на это время забыться сном. С годами ветер этот все больше будил в Билькис непонятные страхи. И муж, и дети отмечали, как пополудни она делалась раздражительной, брюзгливой, захлопывала одни двери, запирала другие. Наконец глава семьи не выдержал: мыслимо ли всякий раз, когда приспичит пойти в туалет, испрашивать у жены ключ. А ключей у нее на тонком запястье висело превеликое множество. Так и носила она повсюду эти бряцавшие вериги своей больной души. Она стала пугаться любой перестановки в доме, запретила менять местами даже самую безобидную домашнюю утварь. Так навеки утвердились на своих местах стулья, пепельницы, горшки с цветами – и все волею пугливой хозяйки.