Стрела, монета, искра. Том II - стр. 44
Император смотрел в сторону, мимо девушки… и вдруг, со скучающим видом, выдвинул клинок на треть! И тут же сунул обратно в ножны. Прозрачный кинжал сверкнул – и сразу скрылся. Клац-клац.
Валери ахнула, с нею и несколько человек из толпы. Герцоги умолкли, поняв, что пропустили нечто. Люди, видевшие кинжал, силились угадать: что же было сказано, что означал обнаженный Эфес? Осязаемое напряжение повисло над залом.
А Мира с неожиданной ясностью поняла, что это было. Шутка – вот что. Напыщенная, угодливая, льстивая толпа, ловящая каждый жест владыки, – разве это не забавно? Он сделал крохотное движение – просто ради шутки. Туда-сюда. Клац-клац. И все оцепенели, будто узрели второе Сошествие!
Тогда Мира… наверное, пять бокалов – это было чересчур… словом, она расхохоталась. Во все горло – громко, звонко, заливисто. Зал провалился в тишину, гости уставились на смеющуюся девушку.
Бекка сжала ее локоть:
– Глория… Глория!
Мира наконец утихла и лишь теперь заметила устремленные на нее взгляды. Сотня пар ошарашенных, осуждающих глаз… и одна пара – веселых, искристых. Император Адриан едва заметно улыбнулся Мире – единственной, кто понял его шутку.
– Верно, леди Глория, – сказал он во всеуслышание, – сколько можно церемоний? Приступим же к веселью! Я объявляю праздник изобильного лета открытым! Ваше преподобие, начинайте благодарственную молитву.
– Что это было? – спросила Бекка, пока архиепископ Галлард Альмера выходил на открытое место перед троном и прочищал горло.
– Я потом расскажу, ладно?
– Ты посмеялась над императором, или это только так выглядело?
– Не над, а с ним вместе. Позже объясню, хорошо?..
Священник произнес пространное вступительное слово. Смысл сводился к тому, что пришло тысяча семьсот семьдесят четвертое лето от Сошествия Праматерей, и стараниями милостивых богов оно будет не хуже, чем все предыдущие лета, а, следует надеяться, даже лучше. Затем он завел речитативом «Укрепимся трудом и борьбою» – главную молитву Праотеческой ветви. Суровая и длинная, она никак не вязалась с блестящим духом праздника. Гости старались скрыть скуку, а кое-кто и не старался. Айден Альмера кривился от косноязычия брата. Леди Аланис обменивалась ироничными гримасками с леди Ионой; было заметно, что они симпатизируют друг другу. Алексис Серебряный Лис и граф Рантигар терпеливо ждали окончания молитвы, чтобы продолжить прерванный разговор. Шут Менсон ковырялся в носу, герцог Лабелин смотрел на него и чуть ли не дрожал от омерзения, но отвернуться почему-то не мог.
Мира старалась не усугублять свою выходку и не смотреть на императора. Намеренно отвела взгляд, скользнула по толпе и встретилась глазами с леди Сибил. Графиня была полна ярости, немало нашлось и других гостей, кто все еще осуждал Миру. Девушку это неожиданно позабавило. Если рассмеюсь вновь, меня приговорят к сожжению на костре, пригрозила она себе и развеселилась еще больше. Нет уж, пусть лучше отрубят голову – проверим, может ли отсеченная голова смеяться. Палач поднимет ее за волосы, а голова Минервы-Глории раскроет рот и нагло расхохочется. Тут же раздастся укоризненный хор зрителей во главе с графиней Сибил: «Фу, как неприлично! Леди не подобает вести себя так на собственной казни! За это мы похороним тебя вместе с шутом Менсоном, и ты будешь до скончания времен смотреть, как его призрак ковыряется в носу!»