Страстотерпцы - стр. 26
Протопоп вздрогнул, будто воды ему холодной за ворот плеснули. Сказал Федору со смирением:
– Спасибо, голубь! От греха спас.
Все шесть подвод, с детьми, с челядью, со скарбом, остановились у ограды Казанского собора.
Аввакум перекрестился, вылез из телеги, попробовал, озоруя, ногой землю.
– Ничего! Московская твердь держит.
Пошел всем семейством в храм приложиться к Казанской иконе Божией Матери. Когда же, отступив, творил молитву, его окликнули:
– Батюшка, ты ли это?!
– Афанасьюшко! – узнал Аввакум. – Экая борода у тебя выросла!
– Ты бы дольше ездил, батюшка. У меня хоть борода, а у иных копыта да хвосты повырастали. Благослови меня, страдалище ты наше!
Благословил Аввакум духовного дитятю.
Обнялись. Умыли друг друга благостными слезами. К Афанасию и поехали.
Избенка у Афанасия была невелика, но христианам вместе и в тесноте хорошо.
– Сей кров даден мне от щедрой боярыни благой, Федосьи Прокопьевны[33]. Зимой тепло, печка уж очень хороша, летом прохладно, – похвалил свое жилье Афанасий.
– Знаю, молитвенница. Крепка ли в исповедании? Не юлит ли в Никонову сторону?
– Шаткое нынче время, батюшка, – уклончиво сказал Афанасий.
Женщины принялись обед стряпать, Аввакум же сел с хозяином расспросить о московском благочестии, сколь много пожрала Никонова свинья.
– В кремлевских соборах новые служебники, но за старые ныне не ругают, – обнадежил Афанасий протопопа. – Среди бояр тоже есть люди совестливые. Крепок в вере дом Федосьи Прокопьевны Морозовой. У царицы, в домашней ее церкви, по-старому служат! Милославские и Стрешневы Никоновы новины невзлюбили. Соковнины, Хованские – тоже добрые все люди, боятся Бога.
– Я-то думал: в пропащее место еду, а не всех, не всех ложь в патоку окунула! – возрадовался Аввакум.
– Не всех, батюшка! Многие рады от новин отстать!
– Что же не отстают?
Афанасий вздохнул, развел руками.
– Павел, архимандрит Чудова монастыря, говорил дьякону Федору, что в Успенском соборе служит: «Старое благочестие право и свято, старые книги непорочны».
– Так что же они, бляди?![34] – взъярился Аввакум. – Всё Никона боятся?!
– Никон, батюшка, – медведь с кольцом в носу. Павел-то так сказал: «Не смеем царя прогневить. Царю угождаем».
Аввакум привскочил, но тотчас сел, уставясь глазами в пол.
– Ничего понять не могу!
– Батюшка, а никто не понимает, – кротко признался Афанасий.
Влетела, хряпнув за собой дверью, девка-работница Глаза как у совы.
– Карета скачет!
– Так и пусть скачет! – удивился испугу работницы Афанасии.
– Да к нам!
– К нам?!
А уж лошади у крыльца фыркают, сапоги в сенях топают. Дверь отворилась, и, скинув шапку, вошел осанистый, богато одетый человек. Перекрестился на икону по-старому, поклонился хозяину дома, потом уж и его гостю, но обратился к Аввакуму: