Страшные истории Сандайла - стр. 29

Все, теперь мне понятно, куда отослать Колли. Но для этого надо уговорить Ирвина. Чувствуя, что он на меня смотрит, я беру с полки для специй кардамон и верчу его в руках, будто о чем-то задумавшись.

– Моя дочь останется здесь, ты никуда ее не увезешь, – спокойно говорит он. – Она не Джек, как бы ты ни вешала на нее всю эту ерунду. Мне кажется, ты делаешь все это из желания досадить мне.

– А вот это уже нарциссизм, – бездумно заявляю я.

Он осторожно берет из моих рук банку с кардамоном, с силой замахивается и швыряет в стену. Со свистом пролетев в воздухе, та разлетается на мелкие блестящие осколки. Воздух наполняется густым ароматом пряности. Я всем телом ощущаю пульс. Ирвин протягивает свои тонкие пальцы и берет с полки банку с сушеным шалфеем. Его глаза – две глубокие тени. Как всегда в такие моменты, я думаю, на ком он выместит зло: может, сначала на шалфее, а потом и на мне?

Порой его ярость можно предотвратить, но для этого нужно пойти на какой-то решительный шаг, причем быстро. Как говорится, пан или пропал.

Я беру из рук Ирвина сухой шалфей. Беру твердо, без всяких возражений.

– Я возьму Колли в Сандайл. Девочкам надо отдохнуть. Вы же с ней такие друзья. Она может так реагировать из-за меня, понимаешь? Я напряжена. А дочери всегда чувствуют, когда с матерями происходит подобное.

Он застывает в нерешительности. Вижу, что колеблется. Вроде успокоился, но упоминать Сайдайл при нем опасно. Может повернуть как в одну, так и в другую сторону.

– Ладно, – отвечает Ирвин, поднимая руки и переключаясь на роль побежденного мужа, – когда ты такая, я не могу с тобой спорить. Просто позабочусь о твоей больной дочери. Думаю, к этому делу можно будет подключить Ханну.

Я знаю, что мне лучше уйти. Но от его слов в душу вонзается острое копье гнева. Мне, может, тоже хотелось бы пить и заводить интрижки на стороне, но я не могу – кому-то ведь надо приглядывать за этими хрупкими созданиями, вверенными нашей заботе. И, кроме меня, как всегда, больше некому. По всему телу прокатывается волна негодования, обжигает кожу, будто кислота, и я, даже одержав огромную победу, не могу сдержаться. Поэтому хватаю со стола миску с опарышами, которые уже вполне разогрелись и волнуются, словно небольшое море. Потом прохожу через кухню, неся их на вытянутых руках, открываю на окне замок, поднимаю раму и вышвыриваю их в ночь на клумбу внизу. Увидев, что один опарыш скользит по поверхности руки, ахаю и кривлюсь. Вопреки моим ожиданиям, он совсем не влажный, а сухой и почти чешуйчатый.

– И кому от этого легче? – говорит Ирвин, старательно пряча едва заметную ухмылку. – В твоих действиях нет ни намека на логику.