Страшная сказка - стр. 18

Два дня спустя я лежала у себя на кровати и читала роман Чарльза Диккенса, перипетии сюжета которого заставляли понемногу забыть многое из того, что произошло потом, когда шериф города спас мне жизнь.

Хотя всё мне забыть не удалось: например, разъяренный взгляд матери, когда меня, посиневшую, доставили в отделение скорой помощи. Врачи диагностировали у меня сильнейшее переохлаждение и вывих лодышки, и это не беря в расчет многочисленные порезы и ушибы, разукрасившие мое лицо и руки наподобие театрального грима.

– Ты хоть можешь себе представить, как мы с твоим отцом волновались, или у тебя за последние дни напрочь мозги отшибло?!

Я молчала, устало откинувшись на спинку сидения. По всему телу словно пустили электрические заряды, я чувствовала себя грязной, глупой и крайне измотанной.

– Убежать ночью в лес из дома из-за какой-то лишь идиотской обиды, это уму непостижимо! А если бы у тебя было заражение крови или на тебя нарвались бы волки?! – кричала мать, пока отец вёз нас домой, лавируя среди оживленного потока машин.

– Ты будешь наказана, Соф, и… Ну ты хоть ей скажи! – прикрикнула она на отца, раздраженно всплескивая руками.

Отец смотрел на дорогу и не отвечал ей. Он вообще не произнес ни слова за то утро, только, будто бы, пробормотал что-то вроде: «Слава богу», когда увидел мое бледное лицо на больничной койке.

С болью, не имевшей отношения к «ранениям», полученным в лесу от лап ежевичника, я вспоминаю наш разговор с Джеком Моррисом.

– Ты далеко зашла, милочка, – сказал он мне чуть ли не с гордостью, мчась по буреломам обратно в город. – Не каждый мужчина смог бы продраться через этот проклятый терновник.

– Но вы-то смогли, – ответила я, слабо улыбнувшись.

– Ну… – мужчина, явно польщенный, погладил свой значок. – Я на то и полицейский, чтобы спасать маленьких девочек из беды, так ведь?

Так, всё так. Жаль только, что… Э, нет, мы с вами не побежим впереди паровоза. Да и не поможет моя жалость никому. Что с нее теперь толку?

С помощью матери я смогла подняться на второй этаж – боль в левой ноге была невыносима. «Ну а что, не так всё и плохо… Зато будет что детям в старости рассказать», – думала я, левой рукой стягивая промокшую куртку. Правая рука была перевязана бинтами, из-под белой ткани уже начали проявляться алые полосы крови.

Мать не дала мне спуску за мою выходку (убежать ночью из дома, прихватив с собой ее бумажник – такое ей и в страшном сне не снилось), и поэтому с седьмого мая по седьмое июня 1959 года я находилась под домашним арестом. Целый месяц я торчала у себя в комнате, смотрела на цветущие сады под окном и умирала со скуки.