Сто тысяч раз прощай - стр. 53

. Вместо обыкновенной ходьбы придумают иной способ перемены мест. Я с большим недоверием отношусь к пантомиме: в самом деле, зачем изображать жестами кувшин, если можно поставить на сцене шкаф, где от кувшинов и прочей посуды будут ломиться полки? У меня одна надежда: лишь бы не стали урезать текст, ибо что такое Шекспир, если не его язык?

На том мы с ней и сошлись: что Шекспир – это и есть его язык. Старушка, по собственному признанию, «на Шекспире свихнулась». Я только вставил, что он был первым рэпером, а больше ничего добавить не смог, да в этом и не было нужды, так как Полли делала паузы лишь для того, чтобы перевести дух, это притом, что мы обошли оранжерею, розарий, рокарий и так называемый грот – гулкий, забетонированный, кое-где выложенный ракушками известняковый замок величиной с большой семейный автомобиль. Своим низким, надтреснутым голосом старушка спросила, о какой шекспировской роли я мечтаю для себя. И где учился. Ответы были не к моей чести, но я заметил, что с утратой надежды на получение заветного телефончика у меня в голосе появилась учтивость воспитанного молодого человека, вежливого, с хорошо подвешенным языком. Когда мы вернулись после экскурсии, Фран беседовала с эффектным растрепанным парнем: они слишком близко сдвинули головы, а его рука лежала у нее на плече…

– Ромео и Джульетта, – вздохнула Полли. – Просто картинка, правда? Как по-вашему, они и в жизни будут связаны столь же пылкой любовью? Мне кажется, в истории постановок это сделалось своего рода традицией. Система Станиславского, знаете ли.

– Вниманию всех! – жонглируя, прокричал Айвор. – Перерыв окончен, работаем!

Игры с мячами, игры с бамбуковыми шестами, игры с завязанными глазами, носовыми платками и шляпами. На ровном полу мы карабкались на утес, сворачивались, как сухие листья в костре, запрыгивали друг другу на потные спины, загрубелыми пальцами мяли физиономии своих партнеров, и все это время я терзался неразрешимой дилеммой: как выполнять все команды и при этом ничего не делать. Потом начались игры в слова, а дальше – составление рассказов, где каждый прибавлял к тексту одно слово:

Некогда

В

Океане

Танцевали

Двенадцать

Кумкватов!

Меня выбешивало, что всякий раз на подходе к чему-то связному и последовательному кто-нибудь непременно вставлял нечто бессмысленно-идиотическое, направляя рассказ в бредовое русло…

Я…

Щекочу…

Тех…

Кто…

Сонно…

Пахнет…

Вомбатами!

И все начинали истерически ржать. Артишок-телефон-шампунь! Дромадер-стремянка-помойка! Господи, эта публика обожала всякие выверты, что подтверждало мои давние подозрения: в театральной среде любая чушь вызывает всеобщее веселье.