Сто лет и чемодан денег в придачу - стр. 21
Сам Аллан залег позади дощатого нужника, так что ничего не видел и не слышал. Что случилось неладное, он понял, только когда спустился в карьер оценить мощность взрыва. Там лежал автомобиль оптовика, равномерно рассеянный по всему карьеру, а местами попадались и фрагменты самого оптовика.
Ближе всего к дому приземлилась его голова, совершив мягкую посадку на поросший травой пятачок. И лежала теперь, уставившись на разрушения невидящими глазами.
– Что ты забыл у меня в карьере? – удивился Аллан.
Оптовик ничего не ответил.
В следующие четыре года у Аллана образовалось достаточно времени для чтения и углубленного изучения общественного устройства. Он сразу же угодил за решетку, хотя не очень понимал за что.
Потом к делу приплели его отца, старого ниспровергателя устоев. Это произошло, когда один из молодых и голодных учеников упсальского профессора расовой биологии Бернхарда Лундборга решил построить на Аллане свою карьеру. После всяческих пертурбаций Аллан угодил Лундборгу в лапы и был тут же отправлен на принудительную стерилизацию по «евгеническим и социальным показаниям» – иными словами, Аллан несколько отставал в развитии и при этом слишком многое унаследовал от отца, чтобы государство могло допустить дальнейшее воспроизводство Карлсонов.
Аллана эта самая стерилизация огорчила не особо, наоборот, ему в клинике профессора Лундборга даже понравилось. Там ему время от времени приходилось отвечать на самые разные вопросы – например, откуда у него потребность взрывать предметы и людей и нет ли у него в жилах, по его сведениям, негритянской крови. Аллан отвечал, что между подрывом предметов и людей, по его ощущениям, есть все же некоторая разница. Расколоть пополам каменную глыбу, оказавшуюся на дороге, даже приятно. А если вместо скалы окажется человек, то, как представляется Аллану, проще, наверное, попросить его посторониться. А что, господину профессору Лундборгу так не кажется?
Но Бернхард Лундборг был не из тех, кто с ходу пускается в философские диспуты с пациентами, и в ответ повторил свой вопрос насчет негритянской крови. Аллан отвечал, что выяснить это не так-то просто, но оба его родителя были в точности такими же бледными с лица, как он сам, – господина профессора устроит такой ответ? И добавил, что вообще-то ему страсть как охота поглядеть на живого негра – может, у профессора такой найдется?
Профессор Лундборг и его ассистенты на встречные вопросы Аллану не отвечали, но что-то у себя чиркали, хмыкали, а потом оставляли Аллана в покое, иной раз на несколько дней подряд. Эти дни Аллан посвящал чтению – газет, разумеется, но еще и книг из больничной библиотеки, весьма, кстати, солидной. Вдобавок – трехразовое питание, теплый туалет и отдельная палата. Так что принудительная забота пришлась Аллану по душе. Только однажды настроение у него испортилось: в тот раз Аллан полюбопытствовал у профессора Лундборга, что такого страшного, если человек негр или еврей. В ответ профессор, вместо того чтобы в очередной раз промолчать, впервые рявкнул, что господину Карлсону лучше заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Ситуация чем-то напомнила ту давнюю, когда мать посулила Аллану затрещину.