Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - стр. 8
«Свисти в гребаный свисток, сержант!» – слышу я чей-то разъяренный голос. Потом чуть дальше от нас в цепи раздаются такие же недовольные голоса.
«Давай, сержант, что за хрень, не тяни!» – кричат солдаты. Такое ощущение, что им не терпится убивать и быть убитыми. При этом мне кажется, что многие из них слишком боятся прослыть трусами, у которых кишка тонка встать в полный рост и пересечь старую как мир черту жестокости и убийства.
«Ты будешь свистеть?!»
Но он не свистит, и я слышу звуки несущих смерть пулеметных очередей над головой. Я слышу крики раненых и умирающих. Но спутник не свистит, не дает приказа, и мы остаемся в относительной безопасности в траншее. Mestre выдерживает длинную ноту, которая зависает, как сигнальная ракета в небе. Смертельный бой наверху продолжается.
Я злюсь и ничего не понимаю. Какое отношение все это имеет ко мне? Это какой-то виртуальный театр, эксперимент с реальностью, кошмар наяву, от которого я не в состоянии избавиться. Совершенно очевидно, что окружающие меня люди находятся в смертельной опасности. Их ужас кажется до боли реальным. При этом у меня складывается неприятное впечатление, что я сам являюсь причиной этого клаустрофобного кошмара, потому что брошен в пучину собственных подсознательных страхов. Сам же я не пострадаю, кажется, я просто прохожу какое-то странное испытание.
Голова кругом от такого количества вопросов. Я настолько поражен четкостью и ясностью видений, что не в состоянии произнести ни слова и не могу вырваться из этой, будто чужой, реальности. За видениями стоят мысли, они наблюдают и комментируют, а за ними – другие, более глубокие уровни абстракции, также комментирующие происходящее, и так далее до бесконечности. Если обычная трезвая мысль способна успокоить, дать выйти из оков воображаемой или реальной угрозы, то сейчас такая установка только усиливает чувство ужаса от неспособности отдавать себе отчет во всем, что делаешь, от ощущения, что объективная реальность является исключительно умозрительной конструкцией. По-моему, все это очень напоминает умопомешательство.
При таких раскладах я вынужден поставить под сомнение основы своего привилегированного и утонченного существования, своей жизни в мире друзей, коллег и близких. Неужели то, что мы называем реальностью, является всего лишь нашей совместной договоренностью о том, что можно считать реальностью, а что – нет? Я могу дрожать от холода в церкви посреди джунглей вместе с двумя сотнями других людей, а также одновременно трястись от страха в темной траншее. Именно так, как мне кажется, и чувствует себя тот, кто близок к смерти: сбитым с толку, ничего не понимающим и в состоянии ужаса.