Стихея - стр. 52
И вот близился финал. Инквизитор Люциус, которого играл чернокожий третьекурсник, казнил Ноэля, а Мелисса наслала на Люциуса проклятье слепоты. Мысленно она смеялась, потому что по сценарию надо было махать руками и бубнить заклятия. Ведьмы так не колдуют. Они не могут использовать слова, иначе никакое общество «Sang et flamme» им было бы не страшно.
Но спектакль на то и спектакль. И все же Мари не покидало чувство, что все не так. Что сценарий врет, и все было иначе. Был другой Люциус. Зеленоглазый, улыбчивый. Был другой Ноэль – страстный и принципиальный. И была другая Мелисса. И не только она. Был кто-то еще…
Спектакль завершился. Мари сыграла главную роль с блеском, но в последней сцене едва не лишилась сознания. Алые шелковые ленты, поддуваемые снизу, извивались вокруг Мари, когда ее привязали к столбу. А она кричала от настоящей боли и чувствовала запах собственной горелой плоти. Он горькой пленкой осел в горле, ни сглотнуть, ни смыть; в носу стоял едкий дым, выжигающий глаза.
Зрители были в восторге от актерского мастерства Мари, и никто не догадывался, что она не играет. Как во сне она поклонилась и ушла со сцены. А теперь она пряталась в гримерной, сгорая от стыда и омерзения к себе. Мама учила ее быть сильной ведьмой, а она чуть не умерла от страха.
– Все закончилось, все закончилось, – шептала Мари.
В ушах звучал гром аплодисментов. Ей хотелось, чтобы он стих, но грохот становился громче. Как бой барабанов, который преследовал Мари с первого дня появления в Вэйланде. От шума, казалось, вот-вот лопнут перепонки и кровь потечет из носа. Пульсация в висках стала невыносимой, давление ударило по глазам, и Мари крепче обхватила колени, забиваясь в угол гримерной. Под пальцами скользила холщовая ткань серого савана, голые ступни мерзли на холодном полу.
– Пестрый кот три раза визгнул.
Еж четыре раза пискнул.
Гарпий крикнул: «Час настал!»
Разом все вокруг котла!
Сыпьте скверну в глубь жерла!
Жаба, меж сырых камней
Тридцать семь ночей и дней
Ядом превшая во сне,
Раньше всех варись на дне.[4]
Хохот, последовавший за стихотворением, Мари узнала бы даже пьяная, даже в бреду. Злость, которая взорвалась в мозгу, опалила сознание, затмевая разум.
– Джорджи, – прошипела она.
В гримерной раздались хлопки, и вешалка с одеждой отъехала в сторону. Последняя разделительная линия между ними исчезла.
– Как тебе моя декламация «Макбета»? Шекспир был бы доволен. По крайней мере, наш профессор по классической литературе поставил мне высший балл, – Джорджи самодовольно улыбнулась. Кончики её волос на этот раз были выкрашены в синий, под цвет кожаного платья на тонких бретельках.