Стеклянный омут - стр. 25
– Пойдем, Олег. Нельзя, значит, нельзя…
– Я еще посмотрю, почему нельзя! Где это сказано, что нельзя? Ни знака, ни ограждения, – громко заявил Олег и с видимой неохотой, сердито хмуря угольные брови, принялся натягивать джинсы.
Под свирепым взглядом полицейского прошествовали к машинам. Чувствовали себя все так неуютно, будто их застукали в чужом саду ворующими яблоки. Мужик в форме не спускал с них взгляда, переводя его с одного на другого так, будто водил нацеленным пистолетом. Видно было, что этот небритый полицейский в натянувшейся на его мощной груди форменной рубашке с не сходившимся на бычьей шее воротом перепалок не терпит. Его взгляд то и дело возвращался к Олегу, и тогда в светлых, неопределенного цвета глазах возникало сожаление: полицейский не простил выскочке спора и явно боролся с желанием показать этому задиристому хлыщу, правильно указавшему на отсутствие запрещающего знака, свое превосходство.
«Уазик», тихо шурша шинами по траве, проводил кортеж из машин до дачного поселка, как будто полицейский опасался, что молодежь ослушается и повернет к озеру.
– У, как тут все серьезно, – обронила Лика, лишь только все вышли из машин на территории дачи. – Чего это нас прогнали?
– Я с этим еще разберусь, – процедил Олег. – Выясню, на каких правах.
– В прошлом году вроде кто-то утонул, – припомнил Иван. – Может, запрет на купание связан с тем, что в озере есть какой-то опасный омут?
– Тогда должны были поставить знак! – не успокаивался раздосадованный Олег.
Но спор не разгорелся – пора было заниматься подготовкой к обеду.
Ах, как умеет рассказывать диковинные истории старая Лукерья! Слава рассказчицы не ограничивалась лишь их деревенькой, гуляла по окрестным, созывая любопытных ребятишек, а то и взрослых, на летние вечерки к Лукерье. Собирались во дворе у старухи, садились кто на завалинку, кто на деревянные ступени крыльца, кто прямо на примятую траву перед покрытой тряпичным ковриком лавкой. И ждали. Хозяйка выходила из дома степенно, будто царица, спускалась, постукивая посохом по ступеням, и усаживалась на лавку так величественно, будто на трон. Страху нагнетал уже один вид старухи: скрюченная и высохшая, что старое дерево, с темным, будто кора, лицом и огромной бородавкой в уголке рта с торчащими из нее длинными волосками. Лукерья складывала на коленях руки, похожие на лапы ворона, сцепляла в замок крючковатые пальцы с длинными желтыми ногтями. Сколько лет ей было, никто не знал, может, восемьдесят, а то и все сто. Но взгляд ее выцветших глаз был молодым, веселым и лукавым. Как и голос – медовым, ласковым, мягким. Голос не старухи, а молодухи. Если прикрыть глаза и только слушать, то легко можно вообразить, что рассказ ведет не похожая на ведьму старуха, а молодая красивая девка.