Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище) - стр. 2

— Знаю, — выдохнула я, судорожно сжимая трубку.

— Ты не грусти там. Игорь с семьей приедет, тебя развлечет.

— Да.

— И мы тебя навестим как-нибудь. Может, через месяц. Или два.

Славик поздравил меня наспех, и телефон замолчал.

Снаружи мело. Искусственная елка за окном весело мигала. Первый этаж — весь двор как на ладони. Мимо моего окна прошел сосед, везя на санках своего пятилетнего мальчонку, оба засыпанные снегом, похожие на два сугроба.

Где-то наверху заиграла музыка. Навалилась чудовищная усталость.

Весь день провела на ногах, готовила. Все зря. Куда мне столько еды? В семьдесят уже и есть особо не хочется. Тем более в одиночестве.

Сгорбившись, опустив голову, я зашаркала на кухню и распахнула дверцу холодильника. На верхней полке в майонезе и приправах мариновалась курица. Ее надо было запечь, но какой уже смысл?

Пусть стоит до утра. А я лягу спать пораньше, чтобы этот новый год скорее закончился. Ждать больше некого и нечего.

Голова разболелась, спина заныла, ноги налились свинцовой тяжестью — все болячки мгновенно дали о себе знать. От радостного оживления не осталось и следа. Я потянулась за тонометром в шкафу, чтобы смерить давление, но в дверь позвонили, рука дернулась — и вещи с верхней полки посыпались на пол: салфетки, аптечка, швейный набор. И кого там принесла нелегкая?

Раздраженная, я посмотрела в глазок: на лестничной клетке стоял тучный мужчина в черном пуховике.

— Кто там?

— Мария Львовна? Это по поводу наследства и завещания.

— Какого наследства и завещания?

— Покойного Ивана Громова.

Судорожно сглотнув, я приоткрыла дверь на цепочке. Мужчина за порогом имел крайне неприятную наружность. Щеки толстые, красные, глаза маленькие, свинячьи, нос картошкой и второй подбородок, лежащий поверх мокрого, заснеженного шарфа.

— Ваня умер год назад. О каком наследстве вы говорите? Никакого завещания не было.

— Эта квартира, — в глазах-щелках, заплывших жиром, зажегся алчный огонек.

— Принадлежит мне и его детям.

— Вот именно! — воскликнул толстяк, и от избытка эмоций его второй подбородок заколыхался. — Его детям. Всем. Троим.

— Двоим, — поправила я, ежась от холода, проникающего в прихожую с лестничной клетки.

Надо скорее избавиться от странного гостя, пока не простудилась. Шутка ли захворать в таком возрасте.

— Троим, — возразил тучный господин в пуховике.

— Двоим. Мне лучше знать, сколько у нас с Ваней детей. Кто вы? Что вам надо?

— Я сын Ивана Громова. Вашего мужа. А вот, — он сунул мне под нос какую-то бумажку, — его завещание. У меня доля в этой квартире.

— Что за чушь вы городите? Как смеете осквернять светлую память моего супруга! — возмущенная до глубины души, я попыталась закрыть дверь, но незнакомец вовремя успел подставить ногу. Дверь уперлась в черный ботинок с шапкой налипшего снега.