Старшая дочь дома Шторма - стр. 35
– Не в моих интересах пытать тебя или морить голодом. Если дашь знать, какую еду предпочитаешь, я смогу накормить тебя, – я старалась говорить спокойно, чтобы убедить пленника в своей лояльности, и постепенно приближалась к нему.
Казалось, что он не возражал, и я сделала еще несколько шагов вперед надежде. Я думала, что все еще остаюсь на безопасной дистанции, но тритон вдруг дернулся, взметнулся вверх и ударил меня хвостом в живот. Я отлетела назад и приложилась головой то ли о балку, то ли о бочку. В ушах раздался противный звон.Я удивилась, но за Эмилем все же последовала. Прежде меня никогда не допускали до мероприятий на корабле, будь то голосование по общему вопросу, чья-то дуэль или отправление покойников в последнее плавание. Моряцких праздников же я избегала сама: приходить на них мне не воспрещалось, но я видела, как неловко чувствуют себя матросы в моем присутствии, как скованны становятся их движения и сдержанны слова.
Но этой ночью я меньше всего походила на себя саму: волосы собраны под платок, мешковатые штаны болтаются на ногах, ветер трепет полы серой рубахи. В общем, я как никогда сливалась с командой. Тот факт, что мои ноги не прикрыты слоями юбки, все еще смущал, я даже малодушно подумала, что лучше спуститься в каюту и переодеться во что-то поприличнее, но быстро отказалась от этой идеи: в своих платьях я снова буду выделяться.
В итоге любопытство пересилило и я, притаившись в тени у фальшборта, наблюдала, как матросы зажигают свечи и крепят их к кускам рваной парусины, в которые корабельный лекарь уже завернул тела погибших.
Весь остальной свет на палубе потушили, в ночном мраке мелькали лишь четыре огонька, окруженные толпой моряков. Слабый свет выхватывал печаль на их загрубевших от ветра и тяжелой жизни лицах, все стояли с непокрытыми головами и я, чувствуя, что не должна нарушать общий порядок, тоже стянула платок. Волосы тут же разметались по плечам, но кроме меня этого никто не заметил.
Соблюдая старую традицию, молчали около минуты. Потом вперед выступил Эмиль – он, как и любой, кто заключил сделку с частью мира и получил от нее силу, имел право провести обряд перехода душ. Который, в случае моряков, заключался всего лишь в нескольких напутственных словах. Я в них даже не вслушивалась: слишком странным казалось все, что происходило. Эмиль говорил что-то о долге и посмертном спокойствии, о легком загробном пути, но в голосе его не было искренности. Казалось, он сам не верил в формальные до зубовного скрежета фразы, не верили и матросы. Но так полагалось поступать, и все соблюдали процедуру.