Старинные рождественские рассказы русских писателей - стр. 5

В начале ноября я получил из Энска телеграмму о болезни матери. Бросив все дела, я полетел с первым же поездом на родину. Мать я застал уже мертвою. В ту самую минуту, когда я входил в дверь, ее клали на стол.

Обе сестры мои были убиты горем, которое совершенно неожиданно постигло нас. И по просьбе сестер, и по требованию дел, оставшихся после матери неоконченными, я решил прожить в Энске до средины декабря. Если бы не Женя, я остался бы, может быть, и на Рождество; но меня влекло к ней, и я 15 или 16 декабря уехал в Петербург.

Прямо с вокзала я проехал к Лихачевым.

Никого не было дома.

– Где же они? – спросил я.

– Да уехали в «Ливадию». Целая компания!

– И Евгения Александровна?

– И оне-с.

– Что она? Здорова?

– Ничего-с, веселые такие; об вас только все вспоминают.

Я велел кланяться и уехал. На другой день рано утром ко мне явился посыльный с письмом. Оно было от Жени. Она убедительно просила приехать к Лихачевым к обеду. «Непременно», – подчеркивала она.

Я приехал.

Она радостно встретила меня.

– Наконец-то! Наконец-то! Разве можно было так долго оставаться? Мы все здесь, особенно я, соскучились без вас, – говорила она.

– Не думаю, – сказал я, слегка улыбаясь. – В «Ливадии»…

– Ах, как там было весело, милый Сергей Иванович! Как весело! А вы не рассердитесь? Нет? Скажите, что нет, – вдруг как-то робко, тихо проговорила она.

– Что такое?

– Я завтра еду в маскарад. Какой костюм! Я… нет, я вам теперь не скажу. Вы завтра будете у нас?

– Нет, не буду. Завтра весь вечер я буду занят.

– Ну так я заеду перед маскарадом. Можно? Позволите?

– Хорошо. Но с кем же вы едете? С Метелевым?

– Нет, нет! Мы одни, с Павлом Ивановичем. Но Сергей Васильевич будет. И знаете, что еще?

– Что?

– Нет, не скажу. Так завтра! Да? Можно?

– Можно.

– Милый! Хороший!..

Вошла девушка и позвала нас обедать.

Я сидел в своей комнатке, в той самой, где сижу и теперь, маленькой и сумрачной, и писал торопливо газетный фельетон, когда вдруг раздался в передней сильный звонок и послышался серебристый голосок Жени: «Дома? один?»

– Дома-с, пожалуйте! – отвечала прислуга.

Дверь с шумом отворилась, и в комнату влетела… Гретхен! Да, Гретхен, настоящая гётевская Гретхен!

Я встал к ней навстречу, взял за руку и долго не мог отвести глаз от этой милой изящной фигурки, от этого дорогого мне ребенка!

Ах, как она была прекрасна в этот вечер! Она была обворожительно хороша! Я никогда не видел ее такою. Лицо все сияло, игра какая-то особенная виднелась в каждой черте, в каждой фибре ее лица. А глаза, эти голубые, прелестные глаза блестели, светились…