Старая девочка - стр. 3

Так он и жил эти годы, постепенно заведя в горах совершенно уникальную охоту. Псарем у него был Михаил, человек того его дальнего родственника из-под Симбирска. Михаила он нашел еще в двадцать первом году, в самый разгар страшного голода в Поволжье, откормил, спас и привез с собой на Кавказ. С ним он на равных работал на псарне, с ним же ездил по стране, разыскивая уцелевших в революцию породистых собак. В Советской России эсамовская псарня быстро сделалась знаменита: он дружил и состоял в переписке с Буденным, Ворошиловым, Тухачевским, еще несколькими людьми из Кремля, любившими, понимавшими толк в охоте. С ними он обменивался щенками, не реже чем раз в год все они приезжали к нему в горы охотиться, обычно после кисловодских санаториев; иногда и он охотился с ними в России. Республика очень ценила эти связи, благодаря им Грозному много чего удавалось получить вне очереди. Возможно, московские друзья и были охранной грамотой Эсамова.

Известен он был и тем, что к собакам относился до крайности уважительно, звал по фамилии бывшего владельца псарни, никогда не забывал ни титулов, ни чинов. В Грозном считалось, что делается это в насмешку, но Вера знала: Эсамов просто тоскует по жизни, когда большие охоты были часты и обычны, по времени, которое он сам почти не застал.

В горах, где Нафтали проводил не меньше времени, чем в Грозном, он на пару с Михаилом занимался селекцией, учил и натаскивал свору, охотился же редко. Слаженные, точные действия собак доставляли ему огромную радость, он буквально ликовал; когда же, наоборот, что-то не ладилось, сразу впадал в мрак. Возможно, не хватало азарта, возможно, мешала привычка к одиночеству, но необходимость следить, управлять и направлять огромную свору и добрый десяток охотников быстро его утомляла. Вера, впрочем, считала, что дело в другом: для настоящего охотника он слишком боится провалов; и правда, стоило собакам сбиться в кучу, превратиться в бессмысленно лающую стаю, он, даже не пытаясь ничего поправить, оставлял всё на Михаила и, ни с кем не простившись, уезжал в город.

Сколько потом Михаил ему ни втолковывал, что только настоящие охоты, только привычка собак к дичи, к погоне, когда они выкладываются до последней капли, может их выучить, Нафтали всё равно охотился со сворой, лишь если приезжали гости, хотя с ружьем, одной-двумя собаками по-прежнему ходил много.

Все-таки, и несмотря на малую тренированность, охота у него была хорошая, приезжие обычно оставались довольны, однако славился он больше как селекционер, чем охотник. Михаил, как раньше его знал Эсамов, был человеком молчаливым, привыкшим разговаривать разве что с собаками, но здесь, в горах, он, будто вдруг догадавшись, что то, чем он жил: псарни, своры, гоны, травли, – гибнет или уже погибло, решил, что должен сохранить не только собак, но и вообще всё, до охоты касающееся. Повторяя своего старого барина даже в интонации, он при поддержке Нафтали часами теоретизировал, рассказывал бесконечные истории и байки. Многое, конечно, было не ново, взято из чужих рук, часто и речь была совсем не его, но, бывало, те же истории он рассказывал так, как привык говорить с собаками, и тогда получалось на редкость хорошо.