Сразу после сотворения мира - стр. 14

– Ты чего? Не слышишь, что ли?

– Слышу, – пробормотал Плетнев. Присел и принялся собирать смородину в горсть. Ему так жалко стало, что она пропадет!..

– Подь ко мне, у меня чегой-то шланг сорвало и никак не прикручивается! Ты в шлангах понимаешь?

– Нет.

– Ну, зайди, зайди, хоть подержи, я сама прикручу!..

Плетнев вздохнул и оглядел забор, в котором не было ни малейшего намека на дверь или калитку. Голова между тем скрылась, и с той стороны забора доносились неясные звуки.

– Да чтоб тебя взяло! От сволочь такая!.. Да я тебя!.. Ну, где ты там, сосед? До завтра ждать, что ль, я буду?!

– Как к вам попасть?

– Чего попасть?!

Алексей Александрович пожал плечами и пошел по своим делам. В конце концов, он тут только до послезавтра и нет никакой необходимости устанавливать дипломатические отношения с соседями.

Он вдруг вспомнил, как их устанавливала Марина – всегда лучше всех, всегда и во всем виртуозно, и ему стало так жалко себя и ушедшей жизни, которая сейчас казалась ему прекрасной!..

– Правильно идешь! – вдруг грянуло с забора. – Прям до мостков и дуй, а там перелезешь – и вот наша калиточка!.. Я ж ведь и забыла, что ты в первый раз-то!

Плетнев, толкнув калитку, вышел со своего участка, который вдруг показался ему очень большим, дом маячил за деревьями, как будто очень далеко, и очутился внутри картины кого-то из импрессионистов. Он перевидал их множество и никогда не мог запомнить имен!..

Березы шелестели в вышине, как могут шелестеть только березы и только в июле – тоненьким, быстрым, немного металлическим звуком. Солнечные пятна лежали на чистой и очень зеленой траве. За березами были ручей и мостки, надежные, выкрашенные надежной коричневой краской. Плетнев вышел на мостки, доедая из горсти смородину, и зачем-то на них попрыгал, как будто проверял. Мостки не шелохнулись.

В проточной воде полоскались длинные ветки каких-то подводных растений, а в крохотной заводи цвела кувшинка или лилия, шут их знает, большой желтый раскрытый цветок – тут уж начался Васнецов!..

Сюда бы кресло полосатое приволочь – такое специальное дачное кресло под названием шезлонг, – улечься в нем, надвинув на глаза кепку, вытянуть ноги и дремать. Вполне в духе всех бездельников и тунеядцев, начало которым положил Обломов, герой великого русского писателя Гончарова. В детстве Плетнев ненавидел обоих, и писателя, и его героя.

Прозрачная слюдяная стрекоза вдруг приземлилась на лилию или кувшинку, шут их разберет, чтобы довершить, так сказать, идиллию.

Плетнев ненавидел идиллии. Ему казалось, что любая идиллия – вранье.