Спящие Дубравы - стр. 10
– Где-то через полчаса слышим – никак, ручеек журчит. И так, знаете, по родному журчит, среди всей-то этой мертвой тиши, что прям сердце радуется. Юнга наш как журчание услыхал, схватил флягу – и бегом на звук через кусты. Мы сказать ничего не успели, а его уже не видать. Стоим, ждем, – нет и нет. Стали кричать – не отзывается. Заволновались, понятное дело, пошли искать. Только завернули за одно особенно здоровое дерево, как видим – и впрямь, ручеек. А возле него, чуть не всю голову в воду засунув, лежит наш паренек. Заступ как рявкнет: ах, ты, дескать, так тебя и разэтак, чего молчишь?! Мертвый бы вскочил, а Диксенд не только не отвечает, а и не шевелится. Смекнули мы тогда, что что-то здесь не так, подошли поближе, подняли юнгу, – а у него голова мотается, как у куклы. Шея, стал-быть, сломана.
И тут напал на нас такой ужас, что бросились мы бежать, не разбирая дороги. Бежали, бежали, бежали, – и вернулись на то же самое место у ручья.
– Брехня!
– Да как такое может быть?!
– А вот так! Тут-то мы и смекнули, что кто-то или что-то, вроде как, в ловушку нас поймало. «Ладно, – говорю тогда, – нечего нам по этому лесу круги нарезать», – а у самого от страха зуб на зуб не попадает.
Делать нечего, отошли в сторонку, насколько глазу видать, закопали поскорее бедолагу, а тут уж и ночь наступила. Разожгли мы костер, условились насчет дежурства – братцу первая очередь выпала – и улеглись спать. Думали, что от страха глаз не сомкнем, да куда там!
В общем, проснулся я утром – костер потух, братец похрапывает, а Заступа нашего нет нигде. Растолкал я братца, он глазами хлопает: вырубился, мол, только на секунду веки опустил, ничего не помню, и все такое.
Поорали мы с полчаса, по округе пошарили, потом еще раз уйти попытались. Результат, как говорил мой учитель математики, нулевой. Сидим по обе стороны от костровища, зубами дробь выбиваем, оба давно уже с жизнью простились. И тут потухший костер вдруг как вспыхнет, да так ярко, словно на него масла плеснули. Зажмурились мы, а как снова глаза открыли, глядь – стоит прямо перед нами не человек, не зверь, а что-то среднее: высоченный, угловатый, черный плащ с капюшоном, лица словно и нет, только глаза угольями светятся. А на ручищах мохнатых, что из-под плаща высовываются, вот такенные когти. И грохочет это самое страшилище так, что воздух дрожит: чего, дескать, в лесу моем забыли?! Ну, тут у братца нервы сдали. Заорал он, схватил топор, да только жуть лесная пальцами щелкнула, – братец и окаменел.
– Застыл, что ли?
– Куда там «застыл»! Как был – весь каменный сделался, – отозвался рассказчик и вновь залпом осушил кубок, причем руки его так дрожали, что большая часть вина пролилась на грудь.