Совсем не страшно в темноте - стр. 7
Танечка моя, любимая… О чём ты думаешь? Что снится тебе этой беззвёздной ночью? Вспоминаешь ли ты меня, или давно забыла? Ушки забыли мой голос, а сердце забыло мою улыбку. Люди такие самозабвенные. У них такая короткая память. Но я не виню. Я люблю тебя всякой, Танечка. Моё чувство к тебе осталось таким же, как и в день моего ухода. Я испортил нам годовщину – прости. Не был аккуратен, не дотерпел всего лишь недели. Ты плакала много тогда, но время стирает всю боль. Не надо грустить. Будь счастлива…
Дождь барабанил по металлическому подоконнику. Люди любят наблюдать за этим из окна. Им нравится смотреть, как ударяются и отскакивают упругие капли. Если следить за ними долго – час или два – то начинаешь видеть больше. С каждой новой каплей слабеет, вымываясь из глубин души, острое чувство одиночества. Весь этот плачущий холодными слезами земной шар становится твоим другом. Жаль, люди нечасто могут позволить себе провести столько времени у окна, просто созерцая. И даже когда они позволяют себе немного насладиться непогодой, они видят только серый подоконник и капли. Они не желают видеть Смерть, сидящую у их окна. Но сюда я пришёл вовсе не для того, чтобы работать.
Я протянул руку сквозь стекло и отодвинул тёмно-синюю штору, плотную преграду, отделяющую её комнату от внешнего мира. Заглянул внутрь и замер в растерянности. Танечка… Моя любимая, милая Танечка, не спала. И она была не одна. И ей, как я может быть и желал бы, сам себе в этом не признаваясь, вовсе не было грустно.
Я смутился. Удивительно, но во мне в этот момент не возникло ревности, соперничества, горечи или какого-либо ещё негативного чувства – просто пустота. И именно эта пустота меня смутила, потому что я ждал своей обычной, человеческой реакции. В первый раз за все эти полгода я ощутил, что мертво не только моё физическое тело, но и мои эмоции.
Я немного уплотнился и позволил дождю омыть меня. Охладить. Дождь намочил мне волосы. Я позабыл про образ свитера, и дорожки воды потекли по моим обнажённым плечам. Потом я поднял голову к небу, и струйки теперь текли уже по лицу: по щекам, носу, подбородку. Немного щекотно, но уже не так, как при жизни. Почти никаких красок, почти без чувств.
– Она молода, Сет. Я бы сказал, чересчур молода, чтобы оставаться твоей вдовой. – Азур и здесь счёл своей обязанностью курировать меня. – Кстати, а она красива телом.
– Прекрати на неё пялиться.
– Ты ведь тоже смотришь.
– Азур…
– Пожалуй, между вами всё кончено, брат, – с наигранным трагизмом проговорил он, а затем незамедлительно улыбнулся мне. Да, мы оба понимали, что причины для печали нет. Но и причины для радости я не видел.