Советник на зиму. Роман - стр. 76
В какой-то момент он опомнился, еще раз поласкал глазами заветный адрес и трепетно сложил бумагу по старым сгибам. И только тут осознал, что письмо было подано ему открытым, без конверта.
– Вы знаете, что тут написано? – спросил он Волка недоверчиво.
– Нет, конечно! – ответил тот. – Я не читаю чужие письма. Могу лишь догадываться.
Несговоров впервые почувствовал неприязнь к этому увальню, невесть как оказавшемуся поверенным в сердечных делах Маранты.
– Вот как? И что же дает вам основания… догадываться?
– А? Да то, что я вернул ее к жизни вот этими руками! – Волк раскрыл здоровенные ладони, сразу давая понять, что никакой тайны тут нет. – Родную дочь так не знают, как я ее знаю и чувствую. Она попала в наш город после той резни в Фергане, помните? Чудом вырвалась, их ведь там уничтожали целыми семьями. Родители и брат погибли у нее на глазах, а ей довелось выжить. С группой беженцев занесло сюда. Они по всей России с перепугу расползались, думали, чем дальше убегут, тем лучше… Вашей девчушке сколько, тринадцать? Ей было одиннадцать, когда она ко мне попала. Не пожелал бы я вам ее тогда увидеть, краше в гроб кладут. Коллеги советовали дать ей спокойно умереть, никто не верил… Ничего, выходил. Больше своим теплом да дыханием, вам ли это объяснять.
– Уже третья версия за два дня, – пробормотал Несговоров, сидя с опущенной головой. – Выходит, она турчанка?
– Ваш вопрос не по адресу. – Волк почему-то оскорбился. – У меня другая специальность.
Несговоров опять развернул листок и уставился в него, словно надеясь вычитать тайну Маранты между строк.
– Как же она очутилась в Мексике?..
– Про это что, в письме сказано?
– Нет. Просто она поминала приют в Гвадалахаре. Этой ночью. Хотя нет, прошлой… Или позапрошлой? Когда мы на чердаке обсуждали «Человека огня». И у меня не осталось сомнений, что она выросла где-то рядом с этой фреской, глядела на нее изо дня в день, год за годом…
– Про фреску ничего не знаю. А вообще она фантазерка. Могла часами расписывать, как зреют у нее под окном банановые грозди. Представляете? Ладно бы абрикосы, там, виноград, даже мандарины, но бананы! Еще запомнил из ее рассказов описание кокосовых пальм на берегу океана. Горячий белый песок, гладкие стволы, раскидистые шапки… Прямо как живые. Ее, бедняжку, перегрузили в детстве познаниями, вот она и сочиняла. Такими именами сыпала, каких я и не слыхивал. По-английски, по-испански шпарила как на своем родном, поэтов наизусть декламировала… Да, вроде по-испански. Мне-то языки плохо давались. Выписываю ей рецепт на латыни, а она: тут у вас ошибка, единственное число имеет другую форму, вы же, например, не Лупи, а Лупус – и начинается лекция… Лупус – значит, волк. Она меня так и звала. Латынь каждый день повторяла. Подойду вечером к кроватке, а она ладони так вот вместе сложит и что-то шепчет на латыни, глаза закрыты, лицо строгое… Красивый язык! Величественный. Сразу уходил, конечно, – она не любила, когда ее за этим делом заставали. Родители ее, судя по всему, были люди образованные, с положением. Про них я и заикаться с ней боялся. Трагедия жуткая. Первое время бредила. Начнет непонятно, с тарабарщины какой-то. Подойдешь, погладишь ее по головке, заговоришь – тогда переходит на русский. На языке все жажда, да голод, да пытки, как будто про тюрьму рассказывает. Воздуха просила, поминала крыс. Потом – огонь в пустыне, обгорелые трупы… Да, приют тоже возникал, теперь вспоминаю. Я еще подумал, что это пересыльный детский дом где-нибудь в Ташкенте. Часто говорила про костел. Откуда в Фергане костел?..