Совесть - стр. 34
Незнакомец еще раз тряхнул перед носом вещественным доказательством и прогремел:
– Вот эти волосы, эти, болван!
На этот раз выкативши глаза, распахнувши зубастую пасть, ни разу не попадавшую в разрушительные руки дантиста, детина пожал выпиравшими из-под рубахи плитами плеч:
– Откуда зайти сюда волосам-с?…
Дернувшись весь, незнакомец прикрикнул, однако потише уже как будто не совсем понимая, что же теперь продолжать:
– А это, по- твоему, что, идиот?
Покосившись, поморщившись, детина с выражением совершенной невинности забормотал:
– Это так-с… ничего-с…
Незнакомец оторопел.
– Ничего?
Детина пошевельнул красными пальцами рук и качнул головой:
– Пух, должно быть-с, мало ли что-с…
Пошатнувшись от неожиданности, машинально выпустив волосы, тотчас вильнувшие на пол, крепко потерев побелевший наморщенный лоб, словно бы спрашивая себя, в уме ль он еще или уже ум потерял, незнакомец внезапно причмокнул губами, как-то странно повел отуманенным взором по-детски расширенных глаз и вдруг залаял охриплым, заливистым хохотом, на что детина взглянул вполне равнодушно, проворно извернулся на внезапно оживших ногах и в мгновение ока исчез, взмахнувши правой рукой, которую только теперь по каким-то соображениям извлек из-за пояска.
Он проводил детину благодарно искрившимся взглядом. У него как будто какая горящая глыба скатилась с души. Он тоже взорвался безудержным хохотом, и они досыта нахохотались вдвоем, до усталости, до сладостных слез.
Первым перестал хохотать незнакомец и обтер под глазами необъятных размеров синим в красную клетку платком, однако это вполне приличное случаю действие Николай Васильевич уже видел сквозь дымку, неясно, что-то слишком некстати помешало ему, словно бы чьи-то шаги, медлительные, тихие, твердые, которые замерли у самых дверей. Стало так тихо, что он вздрогнул и поднял глаза, озираясь вокруг. Через небольшой промежуток прозвучал осторожный настойчивый стук, смысла которого невозможно было понять, поскольку в тульском придорожном трактире, где он оглядывал незнакомца, некому было стучать, тогда как всем и каждому было известно в холодной Москве, что он больше всего страдал оттого, что мешали ему размышлять.
Нервы вздрогнули, внимание сломилось на две половины, Он еще видел как незнакомец в несколько небрежных движений смя и сунул в широченный карман необъятных размеров платок, слышал еще, как тот произнес, покачав головой: «Ну и ну…», однако в то же время силился угадать, кто и по какой такой надобности совался к нему в эту раннюю пору не так давно наступившего дня, и было нехорошо, неприятно отвлекаться на это сованье, и он никак не мог угадать, что за дверью и кто стучал из своих, когда ему так хотелось побыть несколько времени с тем, незнакомым, но милым, чужих бы не допустили стучать.