Сомнамбула - стр. 41
– Как сегодня самочувствие Иртемьевой? – для порядка спросил Охчинский, зная неизбежный ответ.
– Извольте взглянуть, – сказал Садальский, почему-то пряча глаза.
Охчинский открыл дверь палаты.
Стены комнаты с одним окном были выкрашены в мышино-серый цвет. Две железные кровати привинчены к полу, одна пустовала. Другая примыкала к окну. На ней сидела больная. Дама укуталась в одеяло, как в кокон, из которого виднелось бледное лицо с обострившимися скулами и носом. Она смотрела в небо, будто птица, мечтающая вырваться из клетки. На звук больная повернула голову. Охчинский отметил, что взгляд у нее стал почти осмысленный. Такого резкого и внезапного улучшения ординатор не мог припомнить в своей практике.
– Доброе утро, мадам Иртемьева… Как вы себя чувствуете? – спросил он особым «докторским» тоном.
Она отвернула голову и стала смотреть в окно, запрокинув подбородок.
– Меня зовут Макбет… Леди Макбет… – проговорила она тихо, но отчетливо. – Мои руки в крови… Мне не смыть с них кровь…
Охчинский оглянулся на спутника. Доктор Садальский выразительно пожал плечами: дескать, очевидное, хотя и невероятное. Редкий случай выхода из каталепсии в шизофрению.
– Если чего-то желаете, дайте знать. Поправляйтесь, мадам, – сказал Охчинский и чуть не вытолкал коллегу в коридор, где раскрыл лечебный лист. – Семен Францевич, это как понимать? Что ей давали?
Садальский пробормотал что-то невнятное.
– Простите, не понимаю. Что мямлите?
– Строго по вашему назначению, Константин Владимирович…
Действительно, записи вечернего и утреннего приема лекарств выполняли точно по назначенному ординатором лечению.
– Тогда откуда такой эффект? – спросил он.
Младший доктор странно замялся.
– Так ведь вы же сами…
– Что я сам? – не сдержав раздражения, повысил голос Охчинский.
Окончательно припертый к стенке, Садальский сообщил, что сегодня утром, еще до обхода отделения, господин Охчинский прошел вместе с посетителем в палату Иртемьевой и потребовал никому не входить. Примерно через полчаса вышел оттуда и вернулся в ординаторскую. Когда Садальский заглянул в палату, мадам сидела, завернувшись в одеяло. Как на обходе.
Охчинский знал, что психиатрия довольно тонкая наука. Не заметишь, как окажешься на другой стороне койки и начнут лечить тебя. Но тут никаких сомнений: у младшего доктора случилось внезапное помутнение.
– Посетитель? Да еще и со мной вместе? Откуда ему взяться? Да вы бредите! – не слишком научно закончил он.
Кричать на себя Садальский позволял только несчастным, то есть больным, и жене. Спускать ординатору подобное хамство он не собирался.