Соломенный век: Сутемь - стр. 211

Такое очень тяжело рассказывать друзьям, которые все уважали и ценили Наиля. И ещё труднее это было рассказывать единственному сыну Наиля и Нурии, который встречал их в Мираканде, ничего не ведая о трагичной судьбе родителей. Ками – так звали юношу – ушёл не с табором, а был отправлен ещё до его ухода гонцом в столицу, где и должен был оставаться. Теперь уже – круглой сиротой.

Люди у костра помолчали, стукнулись глиняными кружками с ближайшими и выпили большой глоток горечи, скривив лица. Некоторые поперхнулись от крепости напитка, одна закашляла. Видно, что никогда не пила. Динат похлопал Ноу по спине, а Кира протянула кусочек поджаренного мяса, нанизанного на стилет. И сама закусила. Ей было не в новинку пить крепкое. Дома всегда был бутыль с настойкой из трав, которым прижигали раны, а при больших, чем царапинка – и делали глоток. Первый раз ей не просто было позволено попробовать – отец заставил её напиться. Не вдрызг, но до такого состояния, чтобы она смогла перетерпеть сшивание раны на руке от волчьих зубов. Такое не забудешь – ни боль в руке до судорог, ни противное состояние опьянения в крутящейся голове.

Мужчины дружно принялись закусывать. Сутемьские скауты привычным делом жарили себе куски сырого мяса – или подогревали вяленое – нанизывая его на простенькие стилеты (у каждого скаута такой торчал в обязательном порядке где-то на поясе, в нарукавнике или ботинке), и сейчас со всех сторон над тлеющими дровами лежали такие. Тоже своего рода универсальный инструмент, с которым можно что-то расковыривать, поддевать, чтобы не портить более хрупкое лезвие ножа, протыкать в качестве шила и использовать вместо вилки.

Про гибель своего отца Ноа успела узнать пару дней назад. Когда она с табором прибыла в столицу, отца не было с воинами гарнизона. Чуть позже один из мужчин подошёл и сообщил ей печальную весть. Ноа приняла её без слёз. Она с этим уже смирилась, когда уходила из Сутеми. Странно воспринимать смерть близкого человека с неким облегчением. Не радостью, а так, словно тебя годами держали взаперти, как зверя, а потом отпустили на волю. Когда она думала об отце, у неё перед глазами стояла всё время одна и та же картина: запертая дверь, звуки возни подвыпившего человека в кухне через стену: звон кастрюли и сковороды, стук и скрип мебели, дребезг очередной разбившейся чашки, недовольная ругань, через время – лёгкий толчок в дверь. Тяжёлое сопение с одной стороны и молчание с другой. Заступница-Вара даже половину того не знала, что Ноа в своём одиночном заключении выносила годами. Она понимала, почему отец пьёт и топчется перед её дверью: хотел попросить прощения, но не знал, как. Ноа могла давно уже уйти и жить отдельно (что Вара ей постоянно рекомендовала), но ей было жаль бросать отца и ещё больше – дом, в котором выросла. Бросить родной дом значило для неё – бросить своё детство, а оно не было таким плохим. Семейные проблемы пришли вместе с отрочеством и смертью матери. Тогда, после бурной ссоры с отцом, Ноа и начала запираться по вечерам до утра. Это была даже не ссора, а настоящая драка: с одной стороны – резкие слова обвинений в дурном отношении к матери, которая и без того день за днём угасала от продолжительной тяжёлой болезни; с другой стороны – грубая ругань и побои.