Соломенное сердце - стр. 52
Поля благожелательно оглядела стол, отметив традиционную посуду из красной глины с роскошными росписями. Солнца, цветы и узоры переплетались друг с другом, создавая невероятной красоты композиции.
И вышитая скатерть, и ковры под ногами, и кружево салфеток на креслах говорили о том, что Федя происходит из обеспеченной и трудолюбивой семьи и в этом доме наводило уют поколение за поколением. Судя по всему, здешний горт был обласканным, внимательным и заботливым. Это ощущалось по особенному чувству умиротворения и покоя, по отсутствию паутины, пыли и трещин на белоснежной печи, по сверкающим окнам и коврам, которые десятилетиями не теряли своей яркости.
— Да ничего я не натворил, — пробормотал Федя, краснея до корней волос, как умеют только рыжие люди.
— Не натворил, но думаешь, что натворил? — предположил Даня и подцепил с расписной тарелки соленый огурчик. — Это муннам все равно. Шайны приходят лишь к тем, кто сам позвал смерть. Мунны цепляются к тем, чья душа беспокойна и податлива.
Федор поерзал, неловко переставляя на столе плошки с соленьями. Потом признался густым басом:
— Это все из-за бати, покойного уж десять лет как. До чего беспокойным был человеком! Ему предсказали, что умрет в расцвете сил, и он прям бесился, представляя, как маменька скоро снова выйдет замуж. Мол, отдаст все семейные побрякушки какому-то хмырю, не для того наши предки столько пыхтели. Ну и с психу закопал все Лорн знает где… Выпроводил нас к тетке на неделю и где-то заныкал все ценное. Ну там серебро, янтарь, золотишко какое-то. А теперь ВанВаныч мне говорит — не отдам за тебя Наташку без приданого. А на нее еще и Бориска дурным глазом смотрит. А у него коровы, у него лошади… Позарез надо батин клад отыскать, пока Наташку за Бориску не выдали!
— А маменька что? — заинтересовался Даня. — Замуж снова вышла?
— Да какое там! Померла через год от скуки по бате. Сирота я нынче, сиротинушка.
Поле было так вкусно, что она едва-едва прислушивалась к их беседе. Клад, ну надо же. Поди, два подноса, одно колечко да кусок янтаря. А суеты навели, жалкие людишки.
Эти «жалкие людишки» принадлежали не совсем ей, а скорее старухе хозяйке из хижины, порой Поля чувствовала ее в своих мыслях. Поморщившись, она запила горечь чужого присутствия внутри себя прохладным квасом.
— Горта-то расспрашивал? — уточнил Даня у Федора.
Тот растерялся:
— А он разве скажет?
— Отчего же не сказать, раз ты теперь глава дома… Давай, Федя, пеки свежий хлеб или что там твой горт уважает.
— Блины любит… со сметаной. И малину!
— Вот, — обрадовался Даня, — пойдем, Полюшка, по ягоды.