Сокровище - стр. 20

– Это будет ему уроком, – эхом отозвался Скворцов.

Виноградов засмеялся; в горле надсадно хрипело; организму не хватало жидкости, все уходило через кожу – с сукровицей и гноем.

Виноградов потянулся к трубке, свисавшей через правое плечо; Скворцов уловил его движение; метнулся вперед и помог поднести трубку к губам. Виноградов с шумом втянул в себя подсоленную воду и махнул рукой. Скворцов нажал кнопку на пульте; изображение исчезло.

– Да. Теперь… Теперь… Будет знать.

Каждое слово давалось Виноградову с трудом. Глаза выкатились из-под ярко-красных воспаленных век; пенящаяся слюна падала на грудь.

– Эй! – воскликнул Скворцов, но не дождался ответа. Повторил громче. – Эй!! – но ответа снова не было.

Скворцов забежал за ширму, вырвал книжку из рук сиделки.

– Как тебя там? Ты не слышишь?

Сиделка встала, пригладила на толстых бедрах халат.

– Я – глухая, – механическим гнусавым голосом сказала она. – Сделайте так, – сиделка топнула широкой ступней, распирающей белый ботинок, в пол. По полу прокатилась ощутимая вибрация. – Тогда я приду.

– Ну да, ты глухая, – спохватился Скворцов. Так хотел хозяин: никаких посторонних ушей. И забился, замахал руками. – Ему плохо!

– Смотри на меня! – сиделка подняла палец, как учительница в начальной школе. – И говори медленно. Губами!

– Ему плохо, – повторил Скворцов.

– Я поняла, – сказала сиделка. – Ему плохо, – она отвернулась от Скворцова и стала набирать что-то из ампулы в шприц.

Скворцов вышел из-за ширмы; через пару секунд вышла сиделка. Она деловито подошла к Виноградову, ухватила левое предплечье «шестьдесят шестого», пригвоздила к кровати и стиснула, выцеливая набухающую вену.

– Нет! – закричал Виноградов. – Убери ее!

Скворцов ударил ногой в пол. Сиделка остановила движение руки и посмотрела на Скворцова. Скворцов и сам не знал, что делать.

– Но вы же – мучаетесь! – воскликнул он.

– Убери!

Скворцов сделал движение кистью; будто что-то отбросил. Сиделка ушла за ширму.

– Почему?

– Я… должен… страдать… – прохрипел Виноградов. – Такова Его воля.

– Чья? – не понял Скворцов.

– Господа нашего. Иисуса Христа, – был ответ.

– Борис Михайлович! Я – атеист.

Виноградов ощерился. Обнажились желтые от налета зубы и почерневшие десны.

– Да? Атеист? Тогда – молись! Чтобы Он не наказал тебя так же, как меня.

Тело Виноградова выгнулось дугой. В наступившей тишине отчетливо послышался скрежет зубов; такой громкий, будто бы «шестьдесят шестой» перемалывал собственные челюсти.

Митя развел руками; в правой он сжимал искривленный кинжал с заржавленным лезвием.

– Никого нет. Чего ты так испугалась?