Сокол Спарты - стр. 46
– Советы и правила нам дают боги, – мрачно заметил Ксенофонт. – Подобно тому, как отец наставляет своих сыновей. Цари и вожди не более чем природа человека, изустно повторяющего этот наказ. Или бы ты доверил власть тем, кто кричит громче других? И позволил бы им всем своим множеством зашикать мудрых и праведных?
– Прежде мне уже доводилось своей дерзостью вызывать немилость богов, – сказал Сократ. – Они…
Жена потянулась через мужа, чтобы собрать миски, и скрыла его от Ксенофонта. До слуха донеслось скрытное шипение слов, которыми обменялись супруги; пришлось сделать вид, что он не слышит. Кое-что здесь было не для детских ушей, как и не для ревнителей общественных нравов. Не все в Афинах могли оценить тягу Сократа к спорам и сомнению во всем, даже в перспективе собственной гибели. Мысль была странной, но заняться ею Ксенофонт не успел: ему оказалась поднесена очередная чаша с вином, а на столе появилась доска с сырами, нарезанным хлебом и виноградной гроздью. Мальчики попросились выйти из-за стола и умчались, как только им разрешили.
– Сократ – ты был наставником Крития, который примкнул к Тридцати и правил в Афинах, пока за ним не пришла толпа. Как так получается, что меня преследуют по улицам и угрожают за некогда содеянное, но никто совсем не трогает тебя?
– Меня слишком любят, – ответил Сократ. Его жена в очередной раз фыркнула, вытирая миски, а он поглядел на нее с ласково-вопросительной улыбкой. – На самом деле они чувствуют мою к ним любовь. Они не видят, чтобы я ставил себя выше обычных людей. Это было бы просто безумием! Я житель Афин. Я эллин, каменщик, солдат и любитель ставить вопросы. Я хожу среди них босой, и они видят, как вокруг собираются юноши, чтобы меня послушать. Во мне нет для них угрозы.
– Тебя называют мудрейшим человеком в Афинах, – заметил Ксенофонт сухо.
– Что я сделал такого, что имело б цену хотя бы чаши доброго вина? Когда я тесал камень, на свет появлялось что-то новое. Когда я с товарищами стоял в фаланге, превозмогая кровь и боль, меня страшились враги отечества. Ну а нынче я разглагольствую на рыночной площади.
– Алкивиад сказал, что благодаря тебе он постиг всю рабскую тщету своей жизни, – тихо сказал Ксенофонт. – Хотя есть такие, кому подобные прозрения не по вкусу.
– Он великий человек. Я рад, что спас ему жизнь, даже если бы он более не ходил в военные походы. Что же до остального, то вот я прожил на свете почти семьдесят лет. По рынкам я расхаживаю с пастушьим посохом и в залатанном хитоне. Никто меня не страшится. Но ты, Ксенофонт. Когда ты в духе своего отца возводишь бровь, то те, кто ставит себя выше других, вероятно, полагают, что ты не заслуживаешь их благосклонности.