Софья, Вера, Надежда и, разумеется… Любовь! - стр. 41

Словом, когда на пороге дома появилась Вера с огромным букетом и загадочной коробкой в золотистой бумаге, я была похожа на взъерошенного енота. Опытным взглядом окинув кухню, навевающую ассоциации с разбомблённым бункером, в считанные минуты моя помощница разобралась с переполненной посудой раковиной, сгребла в пакет из минимаркета пустые консервные банки, коробки и вакуумную упаковку от продуктов со всех горизонтальных поверхностей, включая верх микроволновки и холодильника, и вдруг оказалось, что доделать осталось не так уж и много.

– Голодная? Покормить тебя?

– Сиди режь спокойно! Не суетись, Соня. Я себе вот этого салата немного отложу, мне хватит заморить червячка.

– Червячка… – скрывая зависть, фыркаю я. Я бы горсточкой овощей в соевом соусе наелась максимум на час. – Как прошло? Всё нормально?

– Да, всё хорошо. – Но оптимизма в голосе не наблюдается. Глаза грустные, кажется, даже печальнее, чем три дня назад.

– Что случилось? Рассказывай давай! – насела я на Веру. – Проблемы? Администрация лютует? Претензии к содержанию? Или из «коллег» кто кровь портит?

– Нет, об этом Ванька и слова не сказал! Да он и не любит жаловаться…

– Так что тогда? Ну не томи, выкладывай! Сама же знаешь – женщине лучше знать даже самую страшную правду. Потому что по незнанию она такого напридумывает себе – чертям в аду станет тошно!

Невесело улыбнувшись, гостья продолжила вяло жевать салат.

– Вера, не буди моих излишне мнительных чертей…

Вздохнув с таким надрывом, что, казалось, она сейчас задохнётся июльским пыльным городским воздухом, замерла на несколько секунд, уставившись на столешницу.

– Понимаешь… У Ваньки взгляд стал пустой. Раньше он был хоть и грустный слегка, настороженный, но живой, а сейчас… Он перспектив для себя не видит. Меня пугает, с какой скоростью он дошёл до боязни свободы. Он обмолвился, в первый день ещё, что ему на воле делать нечего будет. Сама знаешь, актёрский мир – тот ещё серпентарий, за пять лет забудут все заслуги, займут все места, научатся делать вид, что такого актёра вообще знать не знают – Иван Беркутов… И полгода не прошло, как он уже осознал, что на своё прежнее место в привычном профессиональном мире он вернуться не сможет. Его не только свободы лишили, у него и имя отняли, на которое он пятнадцать лет пахал как проклятый. А выйдет потом – и будет не актёр Беркутов, а ноль… Просто Ваня.

Пытаясь осознать всю глубину открывшейся передо мной человеческой трагедии, закрываю глаза. Вот я, например. Кто я? Библиотековед. Но служение книжкам в моей жизни тоже кончилось. Теперь я делопроизводитель. Простая бумажная крыса. Была одним, стала кем-то другим? А другим ли? Раньше листала старые страницы, теперь таскаю по конторе свежие бумажки. Так ли велика разница?