Содом и Гоморра - стр. 79

На верхних ступенях с обеих сторон толпились пары, ожидавшие, когда подъедут их кареты. Герцогиня стояла выпрямившись, в стороне от всех, мы ждали рядом; она уже завернулась в свое манто а-ля Тьеполо с воротником, схваченным рубиновым фермуаром; и мужчины, и женщины пожирали ее глазами, пытаясь подглядеть секрет ее элегантности и красоты. Г-жа де Галлардон ждала свою карету на той же ступеньке лестницы, что и герцогиня Германтская, но с другой стороны; она давно уже оставила всякую надежду залучить кузину в гости и теперь отвернулась, чтобы никто не подумал, будто она видит герцогиню, а главное, чтобы никто не заметил, что та с ней не поздоровалась. Г-жа де Галлардон была в весьма злобном настроении, потому что еще раньше сопровождавшие ее мужчины сочли своим долгом заговорить с ней об Ориане. «Мне ничуть не хочется ее видеть, – ответила она им тогда, – я ее, кстати, только что заметила, она начинает стареть и, похоже, никак с этим не смирится. Сам Базен это говорит. А как же, я ведь понимаю: она неумна, злющая как ведьма и не умеет себя вести, ясно, что, когда она подурнеет, у нее за душой ничего не останется».

Я надел пальто, за что герцог, сам боявшийся охлаждения, осудил меня, поскольку было жарко. Поколение аристократов, побывавших в руках у монсеньора Дюпанлу[108], изъясняется на столь скверном французском, что герцог выразил свою мысль так: «Лучше не надевать шляпу, пока не вышел из дому, по крайней мере в общем случае». Я так и вижу весь этот разъезд гостей, вижу – если только не по ошибке размещаю его на этой лестнице – как вышедший из рамы портрет принца Саганского, для которого это было, кажется, последним выходом в свет, обнажает голову, чтобы раскланяться с герцогиней, и при этом его цилиндр в руке, затянутой в белую перчатку, перекликающуюся с гарденией в бутоньерке, описывает такой широкий полукруг, что удивляешься, почему это не шляпа с пером во вкусе старого режима, недаром же в физиономии этого аристократа отразились лица нескольких его предков, принадлежавших той эпохе. Он задержался перед герцогиней лишь ненадолго, но из его поз мгновенно составилась целая живая картина в духе исторической живописи. Я видел его только мельком, потом он умер, но остался для меня частью истории, по крайней мере светской истории, и я порой удивляюсь при мысли, что знаком с его сестрой и племянником.

Пока мы спускались по лестнице, навстречу нам поднималась с усталым видом, который был ей к лицу, женщина на вид лет сорока, хотя на самом деле она была старше. Это была принцесса д’Орвилье, по слухам внебрачная дочь герцога Пармского; в ее нежном голосе проскальзывала отрывистость легчайшего австрийского акцента. Она шла, высокая, наклонившись вперед, в белом шелковом платье в цветочек, под которым вздымалась восхитительная, трепещущая, утомленная грудь, укрытая броней бриллиантов и сапфиров. Встряхивая головой, как королевская кобыла, которой мешает унизанный жемчугом недоуздок, невообразимо ценный и невыносимо неудобный, она бросала по сторонам нежные прелестные взгляды глаз, чья голубизна уже начинала блекнуть, но от этого делалась только еще ласковей, и одаряла большинство гостей приветливым кивком. «Вовремя же вы приехали, Полетт!» – заметила герцогиня. «Ах, мне так жаль! Но я просто физически не могла поспеть раньше», – ответила принцесса д’Орвилье; это и другие выражения она заимствовала у герцогини Германтской, но к ним добавлялась ее врожденная кротость и искренность, звучавшая в нежнейшем голосе благодаря энергичному отзвуку тевтонского акцента. Этот голос словно намекал на жизненные тяготы, о которых слишком долго было бы рассказывать, а вовсе не на светские праздники, приемы и обеды, даром что она как раз побывала этим вечером на нескольких таких сборищах. Но не светские обязательства были виной ее опозданию. Дело в том, что принц Германтский долгие годы запрещал жене принимать госпожу д’Орвилье, а когда запрет был снят, она, чтобы не подумали, будто она дорожит их приглашениями, стала в ответ просто завозить визитную карточку. Спустя еще два-три года такой стратегии она стала приезжать, но очень поздно, как будто после театра. Этим она давала понять, что ничуть не дорожит ни самим приемом, ни возможностью на нем показаться, а просто приехала с визитом к принцу и принцессе, из симпатии к ним, чтобы повидаться с ними, когда три четверти гостей уже разъедутся и она сможет полнее «насладиться обществом» хозяев. «Ориана докатилась до самого низа, – пробрюзжала г-жа де Галлардон. – Не понимаю, почему Базен терпит, чтобы она разговаривала с госпожой д’Орвилье. Господин де Галлардон мне бы такого не позволил». А я узнал в г-же д’Орвилье женщину, которая, стоя перед особняком Германтов, бросала на меня долгие томные взгляды, оборачивалась, останавливалась перед зеркальными витринами. Герцогиня Германтская меня представила, г-жа д’Орвилье обошлась со мной прелестно, ни слишком любезно, ни обиженно. Она окинула меня, как всех, нежным взглядом… Но с тех пор мне уже ни единого разу не довелось при встрече получать от нее авансы, какие как будто перепадали мне раньше. Бывают такие особые взгляды, в которых читается, что вас узнали, но женщина или мужчина определенного сорта бросают подобные взгляды на молодого человека лишь до того дня, когда с ним познакомятся и узнают, что он дружен с их знакомыми.